Если среди староверов "Житие протопопа Аввакума, им самим написанное" имело хождение сразу после сожжения его автора в заполярном Пустозерске в 1682 году "за великия на царский дом хулы", то до широкой публики "Житие" добралось через без малого двести лет. Приходится признать, что и сегодня дело и слово неистового протопопа не дошли до российского общества и, шире, всех читающих по–русски.
Мученик за веру
Для староверов Аввакум — образец борца за справедливость, защитника подлинной веры. Латвийские староверы–поморцы тут в первом ряду. По примеру аввакумовского кружка ревнителей благочестия резекненский старовер Иоанн Заволоко в 1927 году создает в Риге кружок ревнителей русской старины. Позднее, в 1966 году, в его руки попадает рукописный сборник поучений. При внимательном рассмотрении за начальным текстом Заволоко обнаружил неизвестный автограф "Жития". Он передал бесценную реликвию в Пушкинский дом в Ленинграде, где был создан специальный фонд его имени.
В 1991 году духовный наставник Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины (РГСО) Феодор Бехчанов и причетники Евгений Григорьев и Максим Пашинин установили памятный крест на месте сожжения протопопа в Пустозерске. В 2012–м, в год 330–летия гибели пустозерских мучеников, латвийские староверы на месте участвовали в обустройстве большой и малой часовен и передали в дар крест–распятие.
В год 400–летия Аввакума усилиями РГСО и местной старообрядческой общины в середине октября в Екабпилсе прошли духовно–исторические чтения. Председатель правления Старообрядческого общества Латвии Илларион Иванов рассказал газете "СЕГОДНЯ", что изначально были запланированы и другие академические и духовные мероприятия. В частности, проведение в Риге семинара под эгидой отделения русистики и славистики ЛУ, но из–за пандемии коронавируса пришлось отложить.
Защитники нравов
В отличие от староверов, среди широкой публики фигура неистового протопопа остается недовостребованной. И дело не только в дистанции между современным русским и языком XVII века. Рискну предположить, что дело в недопонимании староверия как такового.
При пристальном рассмотрении "раскольники"–старообрядцы предстают не столько традиционалистами, стремящимися к сохранению того, что есть, сколько ревнителями изначального христианского благочестия. Что было явной инновацией, направленной на преодоление порчи общественных нравов, приключившейся в Смутное время.
Исправление нравов входило в задачу как Аввакума и его сторонников, так и царской власти, неуклонно движущейся в сторону абсолютизма. Хотя до поры до времени два течения шли рука об руку, последующее размежевание было неизбежно. Аввакум со товарищи задавали такие высокие требования к общественной нравственности, что они казались неподъемными для большинства современников. Похоже, сам "Тишайший" (перед Богом) государь Алексей Михайлович понимал и испытывал симпатию к Аввакуму и его устремлениям, но не мог ничего поделать — логика строительства православной империи во главе с царем–самодержцем не оставляла места для личного.
Тут любопытно сравнить русское старообрядчество с европейской Реформацией, начавшейся на столетие раньше. Российский исследователь протестантизма Тимур Сунайт отмечает, что "для Лютера верить значит быть ничем перед лицом Божиим. И в то же время быть при этом сосудом Святого Духа, едва ли не говорить от имени Бога… Нечто подобное ощущал и Аввакум. Однако при всем благоговении протопопа божественное присутствие в его жизни оказывалось постоянно переплетенным с мелкими, бытовыми, почти курьезными сценами. Ничего подобного вы не встретите ни в трудах Кальвина, ни в лютеровском учении. Предмет их рассуждения всегда вращается вокруг предельных вопросов, касающихся отношений между Богом и человеком. Новаторство их учений зиждится на длительной традиции католического богословия".
Сегодня мы знаем, какой тип отношений государства и общества возобладал на Руси в XVII веке, после 1917 года и сегодня. Что не отменяет важности отчаянной попытки восстановить изначальное христианское благочестие ценой собственной жизни, явно выходящей за этноконфессиональные рамки древлеправославного мира.
Аввакум–писатель
Подвиг первопубликации "Жития" в 1861 году осуществил историк литературы, ректор Московского университета Николай Тихонравов. Перед русским читателем предстало не просто неизвестное сочинение, но едва ли не первый автор, пишущий о своем. Текст "Жития" и обстоятельства его создания произвели неизгладимое впечатление на Достоевского (ставившего Аввакума в один ряд с Пушкиным), Горького, Розанова, Ремизова, Шаламова…
Первый английский перевод "Жития" вышел в Лондоне в 1924 году. Переломным в аввакумоведении стало исследование Пьера Паскаля, опубликованное в Париже в 1938 году. Из русских исследователей следует прежде всего упомянуть Андрея Робинсона, Александра Панченко и Дмитрия Лихачева. При всем этом, в отличие от исповедей Августина, Абеляра или Руссо, первая — и при этом гениально написанная! — исповедальная русская автобиография до сих пор не вошла в литературный обиход большинства читающих и думающих на этом языке, не говоря уже о глобальной аудитории.
Аввакум вроде бы стремится создать исключительно душеспасительное произведение: то и дело на средневековый манер цитирует Писание и Дионисия Ареопагита, при этом из ткани благочестивого повествования то и дело вырываются–взрываются пряные образы и выражения живого разговорного языка. "Не знаю, как коротать дни, слабоумием объят, и лицемерием, и ложью покрыт, братоненавидением и самолюбием одет, во осуждении всех людей погибаю… …Хорошо мне жить с собаками и со свиньями в конурах, так же и они воняют. Да псы и свиньи — по естеству, а я — вопреки естеству, от грехов воняю, как пес мертвый, валяющийся на городской улице. Спаси Бог властей тех, что землею меня закрыли!"
Мильон терзаний сопровождается то яростным обличением мучителей, то сменяется всепрощающим юмором: "И сидел я три дня, не ел, не пил, во тьме сидя, кланялся на цепи, не знаю — на восток, не знаю — на запад. Никто ко мне не приходил, только мыши и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно".
Потрясает описание супружеского взаимопонимания на крутом маршруте: "Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне (воевода Пашков) под ребят и под домашнюю рухлядь дал две клячи, а сами мы с протопопицей брели пеши, убиваясь о лед. Страна варварская, инородцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и измученные люди. В одну пору протопопица, бедная, брела–брела да и повалилась, и встать не может. А другой, тоже измученный, тут же взвалился: оба барахтаются, а встать не могут. После мне, бедная, пеняет: "Долго ль–де, протопоп, сего мучения будет?" И я ей сказал: "Марковна, до самой до смерти". Она же в ответ: "Добро, Петрович, тогда еще побредем".
Игорь ВАТОЛИН.
