29 марта, пятница
Гороскоп
Подписка
Поиск ПоискRSSFacebook Telegram Youtube Instagram ВКОНТАКТЕ list


Гороскоп Подписка Опросы Погода
Люблю! Люблю! Reklama.lv Reklama.lv Видео Видео Facebook Facebook Telegram Telegram Instagram Instagram ВКОНТАКТЕ ВКОНТАКТЕ Google News Google News

Сестра Раймонда Паулса рассказала об искусстве, в котором чувствуешь кровь

Размер текста Aa Aa
Культура
BB.LV 22:22, 15 августа, 2021 3


Ее называют королевой гобелена. Эдит Вигнере — сестра автора главных хитов 70-х композитора Раймонда Паулса — не уступает в таланте старшему брату. Только ее дарование проявилось не в музыкальном искусстве, а в текстильном. Полвека назад она прославилась своими гигантскими вязаными гобеленами, которые точнее назвать инсталляциями. Несмотря на почтенный возраст, Эдит и сегодня сама вручную делает всю работу, без помощников и эскизов. И очень жалеет, что не смогла из-за пандемии покинуть Ригу и лично монтировать свои проекты на Триеннале текстильного искусства и современного гобелена в московском «Царицыне», где показывают ее известные работы 1970–1980-х годов и новые — камерные и изящные вышитые короны и винные бокалы. Сейчас, как и в 1970-е, Эдит произвела фурор. В телефонном разговоре из Риги художница раскрыла секрет успеха семьи Паулс.



СПРАВКА

Эдит Паулс родилась в 1939 году в Риге в семье Волдемара Паулса, фабричного рабочего, и Алмы-Матильды Паулс, урожденной Броделе, домохозяйки. Волдемар Паулс в свободное время занимался музыкой — играл на барабанах, а Алма-Матильда до замужества работала швеей. В результате каждый из детей получил свой дар от родителей: старший брат Эдит Раймонд стал популярным композитором, автором музыки для хитов Аллы Пугачевой, Лаймы Вайкуле, Валерия Леонтьева, а Эдит — художником по текстилю, звездой в своей области, лауреатом многочисленных премий. Именно Эдит Паулс (в замужестве — Вигнере) кардинально поменяла представления о возможностях текстиля. Ее произведения — это монументальные крупномасштабные пространственные объекты от 3 до 10 метров, иногда висящие в пространстве, иногда лежащие на полу. Это тотальные инсталляции из ткани, где нити то плотно переплетены в сложные рельефы, то свободно парят в воздухе.

«Я всегда была свободна»

— Ваши гобелены 1970-х годов смотрятся современнее многих работ молодых художников на Триеннале текстильного искусства и современного гобелена в «Царицыне». Что значило в 1970-е начать делать такие неформатные гобелены?

— Мне посчастливилось: после колледжа прикладного искусства (Эдит училась на отделении моделирования и конструирования одежды в Риге. — М.М.) я попала в дом моделей. А тогда Рижский дом моделей был очень славный, известный на весь Союз. Но что-то мне не нравилось. Я не чувствовала себя на месте. А в этот момент профессор Рудольф Хеймратс открывает факультет текстиля. Московский союз художников прекрасно знает Хеймратса, его больше нет, жалко. Я пошла в академию заниматься гобеленом. И тут в Риге открывается польская выставка — это 1960-е. Там меня поразил гобелен — даже не техникой, а большим размером. Я попросила папу сделать станок для больших работ — 3 на 3 метра. И начала работать. Мне повезло — декоративное искусство шло перед всем остальным. Мы были свободны со своими идеями. Нам ничего не запрещали. Было много событий — большой слет со всех республик и международный симпозиум, например. Все это дало импульс. Я так полюбила текстиль! Союз художников ни разу у меня не спросил эскиз. Однажды, правда, мой Гагарин не понравился.

— Что не так было с Гагариным?

— Не знаю. Но Гагарин очень хорошо смотрелся на выставке — в свете прожекторов. Электричество подсвечивает материалы, они начинают говорить. Это единственный случай в моей карьере, чтобы что-то не понравилось. Я всегда была свободна как птица.

— А как была принята работа с нагими Адамом и Евой, которая есть на текущей выставке в Москве, в атеистическом СССР?

— Да все нормально было. Это же о Вселенной. Вообще у нас все темы хорошие были. Защита природы, труд...

— …Война. Нашла вашу работу «На Страже», которая тоже есть в «Царицыне», в профильном журнале «Декоративное искусство» за 1986 год. Та выставка в ЦДХ была первым экспериментом, когда гобелен показывали вместе со скульптурой — как тотальную инсталляцию на стыке жанров. Насколько тогда виделось это революционным?

— Мне как-то задали вопрос по поводу «На страже» — почему ты такую тему взяла. В истории большую роль играли латышские стрелки. О них я сделала свою работу, но она интересна еще и тем, что посередине я делала волны красного цвета. Я получила серебряную медаль Грекова за нее. Многие художники, которые видели наши гобелены, удивлялись, как мы делаем их такими большими. А мы могли, потому что у нас были договоры. Жалко, что в наше время художник должен писать в какой-то культурный фонд, чтобы получить грант. В советское время ты сразу получал какой-то процент гонорара, на который мог купить материал и начинать работу. Когда дело кончено, ты получал остальные деньги. Не надо было никого просить. А сейчас надо.

— Да, техническая сторона в текстильном деле особенно сложна. Сколько времени у вас уходит на одну работу?

— Очень много. Поэтому я кончила работать с гобеленом. Это очень тяжело. Здоровье уже не то. И вот что важно: на советском и прибалтийском пространстве не было исполнителей, художники все делали сами. Французская шпалера существует много столетий, там были исполнители. Можно заказать, и по твоему эскизу соткут, что надо. А мы всегда работали персонально. Я всю жизнь делала одна свои работы. Жалко, что я не могу делать по две одинаковые работы — представьте: одна путешествует по выставкам, а вторая сохраняется чистой и хорошей. Очень удобно. Некоторые мои знакомые художники так делают. Текстиль требует человека. Во всех отношениях — от создания до показа. Перед открытием гобелены надо исправить, полюбить, погладить. Это не картина: раз — и повесил. К сожалению, я не могу быть сейчас в Москве. Мое искусство требует автора на месте показа. Вот моя работа «Века» должна «расти» из земли, как дерево, а она висит в воздухе, как будто дерево из земли выдрали. Но вроде маленькие хорошо выставлены.

— Я передам кураторам, но не волнуйтесь, смотрится хорошо. Это успех. Латвийский гобелен с 1970-х держит пальму первенства на постсоветском пространстве, как раз с начала вашей карьеры. Правдива ли байка о том, что латвийских художников не пускали на всесоюзные конкурсы, чтобы они не забирали все награды?

— Нет. Но вообще все следили за прибалтийским гобеленом — это правда.

— Вы часто выставлялись в Москве?

— Да. Мне нравится на ВДНХ, но моя персональная выставка была очень хорошо выставлена на Крымском Валу в ЦДХ. Там огромные выставочные залы, каждую работу можно показывать отдельно. Это важно для больших гобеленов.

«Я брата никогда не слушаю, а он — меня»

— Вы создаете очень большие гобелены. Как? Что для этого нужно?

— Я могу делать только то, что в моих силах. Своими двумя руками. Я не консервативна. Слежу за тем, что творится в мире. И живу от сердца. Если мне что-то нравится, тогда я думаю об этом ночью. Никогда не делаю эскизы: я лентяйка. Ночью все придумаю, сажусь у станка и начинаю работать. В Париже художники, как когда-то Матисс и Пикассо, дают эскизы, и их исполняют женщины, а это такая адская работа. Мужчина не думает о ткани, а иногда очень трудно повторить эскиз. Но я все сама — от сердца. После гобелена я начала делать театральный текстиль о женщинах. Я очень радовалась, когда у меня была выставка в театральном вестибюле. Я не люблю белые стены, мне нравятся цветные. Жаль, что в «Царицыне» мои работы на белом.

— Зато новые работы на черном фоне смотрятся очень удачно. У вас винный кубок словно Грааль. Вы вкладывали в серию христианский смысл?

— Мой дедушка был стеклодувом. Из-за этой работы он потерял зрение, последние 10 лет жизни — во тьме. От него мне остались маленькие бокальчики 1920-х годов. В 1914-м он поехал в Петроград служить — начиналась Первая мировая война, и его призвали. Он провел там шесть лет. После войны он вернулся на стеклодувную фабрику и всю жизнь там работал, пока не ослеп. Мне важно помнить его. И я соединила эту личную историю с моим любимым Омаром Хайямом. «Пей вино и получишь вечную жизнь», — написала я на обороте каждой картины его слова. Если присмотреться, то вы увидите, что самым сложным было сделать фоны, а не бокалы. Я с ними много работала. А оформлены картины в рамы, которые сделал мой сын. Я не хотела закрывать их стеклом, они должны дышать.

— Другая серия — короны — как появилась?

— Случайно. Однажды вечером я смотрела фильм «Тюдоры». Анна Болейн там прекрасна, актеры молодцы, все так красиво. Ужасно люблю то время! У женщин такие красивые короны на головах! Я решила сделать свои. Меня такому никто не учил. Просто попробовала — получилось 85 штук. В январе у моего брата был день рождения. Я подарила ему книгу с этими коронами на 80-летие, пять лет назад. Вообще многие работы я посвятила своим необычным подругам и художникам, которые подействовали на меня. У каждой короны свое имя. Главное — в них нет драгоценностей. Там стеклярус, хоть и чехословацкий. Смотрится хорошо, но не сравнить с настоящими камнями. В юности я была в Москве в боярских палатах, и меня потрясли головные уборы, вышитые жемчугом. У них были дорогие материалы, а у меня только такие… В советское время было еще сложнее. Приходилось самим красить нитки.

— Как обычно отмечаете дни рождения? У вас с братом есть какие-то семейные традиции?

— Мой брат — трудоголик. Я его чаще по телевизору вижу, чем живьем. На день рождения он давал семь концертов, один за другим. В его-то возрасте! Я ходила как зритель. Я говорю: это слишком много. И все равно он идет и работает.

— Его часто критиковали, например, за историю закрытия латвийского ТЮЗа. На вас как-то отражалась его политическая деятельность?

— Ой, это… Дело было так. В театре было два поколения — молодые и старые актеры. Режиссер отдал все роли молодым. Тогда старые пошли жаловаться. И брат послушал старых актеров, они же уважаемые. Мой папа ему говорил — не ходи в политику. Но его туда втянули. Мне это никогда не нравилось, но что я могу поделать. Каждый идет своей дорогой. Я его никогда не слушаю, а он меня. У нас обоих сильные характеры. Мы с юных лет шли разной дорогой. Никто не знал, что я его сестра, я выступала под фамилией мужа Вигнере. О нем разное говорят, но народ его любит, как в Латвии, так и в России.

— А какая ваша любимая песня, написанная на его музыку?

— У меня много, не могу выбрать. Все любят его песни 70-х годов, он чаще всего их играет.

— Вы делали какие-то работы по мотивам его музыки или о нем?

— Да. Я делала большую работу — 5 метров. Она сейчас находится в Испании — в мадридском музее декоративного искусства, куда поехали еще несколько моих больших гобеленов и корона, посвященная Миро. Брат изображен в профиль у рояля. Он, кстати, мне тоже посвятил одну песню. Я люблю его песни, особенно на стихи Евтушенко.

— А «Миллион алых роз»?

— Конечно. Я видела на YouTube эту песню на корейском и китайском, представляете! Пугачева ее великолепно исполняет. Алла — чудо! Брат всегда очень тепло ее вспоминает и говорит, что она талантливый человек. И на концерте в честь его 85-летия она прекрасно пела.

— Вы сделали прививку?

— Нет и не хочу. Я против. У нас идут демонстрации против прививок: каждый должен сам выбирать — делать или нет, а нас заставляют, и не спрашивают — какая у тебя болезнь. Заставлять нехорошо. На днях мамы вышли против принудительной вакцинации детей. Все эти вакцины придуманы второпях, так быстро это не делается.

— А как вы провели изоляцию? Для художника есть разница по сравнению с «мирным» временем?

— Нет, я всю жизнь так живу. Я сделала две работы за это время. У меня и сил уже не так много... Но я не чувствую себя одинокой, потому что с интересом живу и слежу за всеми событиями. Люди, которым надо на работу ходить, другое дело, им тяжело. Мир очень изменился, и он мне не нравится, скажу откровенно. Эти вернисажи в намордниках — жуть! Маски в Венеции, а тут какие-то тряпки, которыми заставляют завязывать рты. Меня они пугают. Как мы освободимся — не знаю. Осень придет, может, будет легче. Природа очень сердита на человека. Видите, что творится — вокруг пожары, тайфуны, наводнения. Очищение через огонь и воду. Люди перестали читать стихи. Делают татуировки, как дикари. Женщины надувают губы силиконом. Что-то потерялось. Лучше бы вернулись пушкинские времена.

— Как на искусстве скажется этот сложный момент?

— Мы уже далеко зашли с инсталляциями — перешли какие-то границы. Я очень рада, что Россия сделала Триеннале текстильного искусства и современного гобелена. К сожалению, в Швейцарии подобный фестиваль недавно закрылся. Но пока есть события в Китае и Корее, это радует. Вообще, гобелен высоко ценился до ХVII века, был очень дорогим искусством. А потом его эпоха кончилась. Уверена, текстиль должен снова занять важное место.

— Высокое текстильное искусство влияет на повседневную моду? Я знаю, что к каждому открытию вы шьете себе новое платье…

— Не знаю, что будет с модой после ковида. В таких условиях невозможно работать. Все разоряются. Вообще, текстиль — многогранное искусство, можно думать без конца. Но эти порванные джинсы с фуфайками мне не нравятся. Женщины в красивых пальто и шляпах пропали. Даже на концерты ходят в кроссовках. Мне ближе женственная утонченная мода. Свое последнее платье я сделала из материала, на котором как будто листочки. Когда идешь, они колышутся, как листья на ветру. Но мой любимый материал — бархат. Когда я была маленькой, мама сшила мне платье — красное бархатное, с шапочкой. С тех пор я люблю этот цвет и материал. Поэтому Анна Болейн в красном платье в «Тюдорах» меня так потрясла. Этот материал действует на меня сильно: как красное вино. Я могу налить красное вино в хороший бокал и смотреть на него часами. Мне нравится, как ложатся тени.

— Что такое красота — лично для вас?

— Отец говорил: в женщине самое важное — ноги, зубы и волосы. Для этого есть технологии. А меня волнует другая красота. Вечером все предметы начинают говорить со мной. Я люблю смотреть, как освещен цветок, чай или кофе в вечерних лучах. Вот это моя красота. Все спрашивают: как ты можешь в такой темноте жить? (Эдит просыпается после 15.00. — М.М.). А мне нравится. Меня белые стены «выбрасывают», а темные «держат». Я люблю театральное освещение. Голландский натюрморт. Ренессанс — на него можно смотреть бесконечно. Если у меня плохое настроение, я беру книгу с репродукциями эпохи Возрождения, и сразу совсем другое ощущение мира. Приходит спокойствие.

— Возрождение — это новый взгляд на хорошо забытое старое. Будет ли второй Ренессанс, который переосмыслит искусство прошлого по-новому?

— Будет, но не скоро. Этому будут мешать технологии, роботы. Даже в текстиль пришло дигитальное: на станок переносим рисунок через компьютер. А ведь надо почувствовать кровь, которую человек отдает своей работе! Технологии будут убивать людей. Будет тяжелый период, прежде чем мы дойдем до перемен. Но я оптимист. Верю, что традиция гобелена будет вечной.

Подписывайтесь на Телеграм-канал BB.LV! Заглядывайте на страницу BB.LV на Facebook! И читайте главные новости о Латвии и мире!
Комментарии (3)



Статьи по теме

Культура Квентин Тарантино не торопится снимать свой последний фильм

Квентин Тарантино пояснил, почему его десятый фильм точно станет для него последним, пишет CNN.

Культура Великий Гэри Олдман рассказал о планах закончить карьеру

Лауреат «Оскара» Гэри Олдман наметил план по скорому завершению актёрской карьеры. По словам британского артиста, это может произойти после окончания шпионского сериала «Медленные лошади» на Apple TV+.

Культура В РФ отменили детский спектакль с актером-мужчиной в роли принцессы

20 ноября «Первый театр» в Новосибирске отменил показ детского спектакля «Принцесса и Людоед», все роли в котором, включая роль Принцессы, играют актеры-мужчины. Ранее эта постановка стала предметом проверки Минкультуры региона на наличие ЛГБТ-пропаганды.

Культура В Риге пройдет молебен по жертвам Голодомора на Украине

На следующей неделе в Риге в храме Святого Петра пройдет вселенская панихида «Голодмор 1932-2022», которая будет посвящена жертвам украинского Голодомора, устроенного СССР, а также украинскому народу, который в настоящее время сопротивляются российскому вторжению.

Читайте еще

Политика Латвийские власти придумали, как можно использовать здание Дома Москвы
Согласно предложению Министерства культуры, здание Дома Москвы после его перенятия государством можно использовать для развития творчества в области культуры и искусства.
Lifenews Вера и музыка: «Наша миссия – показать красоту и глубину духовной музыки»
Рижский православный камерный хор «Благовест» отметил свою 33-ю годовщину и 30-летие участия в православных богослужениях как приходской хор рижского Свято-Троице-Задвинского храма.
Наша Латвия Рижский кукольный театр вернулся в историческое здание
В конце прошлого года Латвийский кукольный театр вновь открыл двери своего исторического здания на улице Барона, 16/18.
Lifenews Скончался выдающийся латвийский художник Янис Гунар Калнмалис
Тихо и мирно снежным утром 7 декабря перестало биться сердце известного латвийского художника Яниса Гунарса Калнмалиса.