Янка и Дайна обычно садились ужинать в девять. К этому времени или даже пораньше прибывал Эрик. Обычно он привозил кое—какие продукты к общему столу.
В четверть десятого ему позвонили — человек в годах, мало ли что. Эрик не отозвался. Поскольку лестничная клетка у них была общая, Янка вышел, позвонил в дверь, потом постучал. Никто не отозвался.
— А помнишь, он говорил, что в интернете с дамой познакомился? — спросила Дайна. — Может, на свидание поехал?
— Это было бы хорошо. А то он все на тебя поглядывает, — буркнул Янка.
Дайне было восемьдесят, Янке — восемьдесят два, Эрику — под девяносто, самое время разыгрывать сцены ревности.
Сосед так и не пришел пить чай.
Предположив, что Эрик, раздухарившись, поехал к даме ночевать, Янка и Дайна в одиннадцать легли. А около двенадцати Эрик вызвал их на связь.
— Соседи, включайте чайник, разогревайте кашу!
— Тебя что, невеста не покормила? — ехидно спросил Янка.
— Какая невеста? Делайте, как говорю, потом все поймете.
Дальше начался шпионский роман.
Эрик потребовал, чтобы Дайна и Янка, одевшись, вышли на улицу и прогулялись перед домом, а сам, сидя невесть где, спрашивал, нет ли подозрительных людей, электромобилей или дронов. Потом заставил Янку дойти до торгового центра, который был облеплен камерами слежения, и вычислить, попадают ли под прицел двери дома.
По улице брел автоуборщик, засасывая мелкий мусор и начищая плитку. Янка сдуру доложил о нем Эрику и получил приказ прятаться за рекламный щит — хоть в автоуборщике и нет водителя, но камера должна быть. Дайне Эрик приказал выйти на перекресток и, распахнув пальто, выставить коленку: пусть думают, что она особа легкого поведения.
— Сосед, ты рехнулся, — ответила Дайна. — Тут и думать—то некому!
Но приказ она выполнила.
Минут через десять поступило распоряжение: поодиночке, короткими перебежками двигаться к дому.
Янка подождал Дайну на лестнице.
— Ку—ку, — мрачно сказал он, что означало: сосед последний разум прокуковал.
Стоило им войти в прихожую, как вышел на связь Эрик.
— Вы за собой хвостов не привели? — взволнованно спросил он. — Точно — нет? Ну тогда мы — сейчас!
И не успели Янка с Дайной обменяться недоуменными вопросами, в квартиру въехал на своей роскошной коляске Эрик, а за ним шел, повесив голову, маленький седобородый мужичок в тулупчике, валенках и меховой шапке, с тощим рюкзачком.
— Вот, соседи, знакомьтесь — это Антон!
— Онтон, — поправил старичок.
— Чангал? — удивился Янка.
— Латгалец.
— А разве вы еще есть?..
Латгальцам, которых чистокровные латыши называли чангалами, в последнее время туго пришлось: в деревнях и на хуторах уже давно не было молодежи, поля заросли, а тут еще Служба народного единства за них принялась.
Название было придумано, чтобы Америку успокоить, а следила Служба народного единства за тем, чтобы все говорили на одном—единственном языке, латгальцы же до последнего держались за свой. Последние жители края принялись эмигрировать — кто куда. Из приграничной полосы шириной в двадцать километров можно было болотами уйти в Россию, пограничники пропускали, а там иммигрантов увозили на автобусах в деревни и расселяли в пустующих домах. Онтону, чтобы попасть под действие этой программы, не хватило трехсот метров. Многих забрали в Ирландию дети, внуки и правнуки. А Онтон даже не знал, куда подевались две дочери и живы ли они.
Онтон связался с контрабандистами, брал у них российский товар, разносил по тем хуторам, где еще кто—то жил, получал за беготню на лыжах мало, но лучше мало, чем вовсе ничего.
И вот кто—то донес, что Онтон Ополайс говорит по—латгальски. Служба народного единства нагрянула к нему, но он держался стойко и уже почти избавился от дорогих гостей, но они увидели на полу конфетную бумажку. А на бумажке от дешевой карамельки был силуэт Московского Кремля.
Онтон сумел выскочить из дому и удрать в лес. Ночью, перемерзнув, он вернулся, собрал кое—какие пожитки и подался в Ригу — а куда же еще? Вон сосед Волдис рассказывал — в Риге возле международного вокзала сидят за особыми столиками нищие, им позволяют просить милостыню, а ночевать можно в приюте для алкоголиков.
За Онтоном была погоня, но он на лыжах смог уйти даже от дронов.
Эрик подобрал его возле торгового центра. Онтон жалобно спрашивал прохожих, где тут ближайший приют, а любознательный Эрик завел с ним разговор.
Дайна, слушая эту печальную историю, разогревала на сковородке кашу и даже достала из холодильника колбасу на бутерброды.
— Они идут за тобой по следу, — сказал Онтону Эрик. — Ты от них оторвался, а надолго ли — неизвестно.
— И все из—за того, что ты говоришь по—латгальски? — спросила Дайна.
— Женушка, вспомни, что—то такое было, когда на улицах еще говорили по—русски, — Янка вздохнул. — Куда же тебя, брат чангал, девать? Ты где лыжи оставил?
— В сугробе прикопал.
— Это правильно. Сколько дней до Риги шел?
— Четыре дня, все, что было с собой, съел... — Онтон облизнулся на сковородку.
Эрик меж тем возился с планшетом — не тем, что выдала социальная служба, а тем, что прислал правнук из Австралии.
— Швеция, — сказал он. — Вот, читайте! Маленькая латгальская колония на окраине Слите, это такой городишко на Готланде. Вот куда тебе надо.
— Там ты спокойно будешь говорить по—латгальски, — добавила Дайна. — Ешь, Онтон, ешь. Это все для тебя. Муженек, нужно снять с антресолей старый матрас. Пусть человек отоспится в тепле.
— Далеко этот Готланд... — Онтон вздохнул. — Может, я как—нибудь в Риге устроюсь?
— Может, и устроишься. Да только для рижской полиции ты — диверсант. За тобой же Служба народного единства гонится... Если сядешь с нищими возле вокзала — они же тебя и выдадут. Думаешь, им просто так позволяют там сидеть? — спросил Янка.
— Было бы лето — сговорился бы с рыбаками... Тьфу! — воскликнул Эрик. — Совсем забыл! В этом году им вообще обрубили квоты на вылов салаки. Погоди... есть еще аэросани для туристов... Нет, не пойдет. Места нужно заказывать через интернет и указывать данные идентификационной карты, да еще подтвердить электронной подписью.
— Чем?..
— Ясно. Ее у тебя нет. И хорошо, что нет.
И так и сяк обсудили проблему, выход был один: на лыжах по ночам добежать до курземского побережья и потом — по льду до Готланда.
— Всего полтораста километров! — утешил Эрик. — Дайночка, нужно сделать Онтону маскировочный халат — чтобы его сверху пограничные дроны не заметили.
На следующий день Дайна пошла в медицинский магазин. У нее были талоны на всякое добро, нужное старикам, в том числе на памперсы. Но без памперсов все трое пока что обходились, и она взяла одноразовые белые халаты, немного приплатив за услугу.
Эрик и Янка собирали Онтона в путь. С давних турпоходов у них осталось кое—какое добро — спальники, топорики, еще компас — тем, что встроен в смартфон, Онтон пользоваться не мог: во—первых, включенный смартфон могут засечь, а во—вторых, у него и смартфона—то не было...
Эрик объяснил брату чангалу, как сообщить, что путешествие окончилось благополучно. Для этого нужно было выучить адрес странички Эрика в социальной сети «Свои».
— Только не вздумай писать письмо! Мало ли кто за этими страничками следит! — предупредил он Онтона.
Вывезли латгальца из Риги тоже совершенно по—шпионски: Эрик на коляске вез его рюкзак с продуктами и лыжи к окраине одной дорогой, а Янка с Онтоном пришли в условленное место другой дорогой.
— Ну, Бог с тобой, — сказал Янка.
— Удачи тебе, — пожелал Эрик.
— Хорошие вы ребята, хоть и латыши, — ответил им Онтон.
— Наверно, мы неправильные латыши, — невесело пошутил Янка. И они обнялись.
Дайна очень беспокоилась, чем кончится тот ледовый поход. Но в новостях ничего не сообщали о диверсанте.
Две недели спустя Эрик ворвался к соседям, размахивая планшетом.
— Вот, вот! — кричал он.
На страничке Эрика было сообщение, состоявшее из одного знака — бегущего на лыжах человечка.
— Он дошел, он дошел! — восклицал Эрик. — Как здорово! И он теперь говорит по—латгальски свободно, ни от кого не прячась! Какая замечательная вещь — свобода!
— То же самое ты говорил про свободу тридцать лет назад, — заметил Янка.
Эрик вздохнул.
— Там у нас колбаски не осталось? — тихо спросил он. — Сто лет не ел бутерброда с белым хлебом, маслом и колбасой, а очень хочется...
Рига,
2039 год.
Дарья ПЛЕЩЕЕВА, писатель,
«СЕГОДНЯ».