Судьба и провидение
— С одной стороны, много сделано. Но последний день в музее — конечно, очень волнующий, это эмоции сильные, — признавался собеседник газеты «СЕГОДНЯ». — Но все—таки с годами надо чувствовать, что нельзя работать бесконечно, есть какая—то черта...
Этот год хорош именно тем, что можно сказать: дворец отреставрирован, и теперь про все интерьеры, все помещения можно сказать, что там стоит все то, что должно было стоять. Фарфор, мебель, картины... И очень большое удовлетворение от того, что удалось реализовать до конца наш проект выставки декоративно—прикладного искусства «От готики до югендстиля», которая показывает развитие стилей в Латвии и Европе. В этой огромной экспозиции мы показываем, что стиль пронизывает все — это не только мебель или одежда, но и все, что окружает человека — и литература, и музыка, и архитектура, и орнамент.
— Реставрация дворца, которая длилась 42 года, завершена. Вы всегда говорили, что родились для того, чтобы это совершить...
— Я благодарен Провидению, что мне это удалось. Такой растянутый проект — человеку не всегда удается увидеть результаты. Бесконечно рад, что мне это удалось.
— Вы нашей газете рассказывали, что в 1964—м, будучи студентом Академии художеств, нарисовали первый эскиз интерьеров дворца — с вазочками, креслами, картинами — и примерно в таком же виде это осуществилось. Вы стали инициатором начала реставрации или это было общее веяние в 60—х?
— Это было предопределено. Потому что если посмотреть на каждый момент, каждый поворотный пункт, то видишь какую—то закономерность. В 1964—м можно было только мечтать о реставрации. Нужно было дождаться момента, когда реставрация дворца не воспринималась бы как какая—то идеологическая, политическая ошибка, что ли.
Когда я появился там вместе с Лаймонисом Лепой, директором Бауского краеведческого и художественного музея, это была очень трудная эпоха для архитектурных памятников. Она началась в 1961 году и была инспирирована Хрущевым. Он бросил такую фразу, что не нужно, дескать, увлекаться реставрацией каких—то замков, имея в виду Тракайский замок. Но эта фраза была подхвачена и распространена на все вообще. Дошло до того, что в Советском Союзе вообще перестали заниматься реставрацией.
Но это было в первый момент, и вскоре все поменялось. В 1965—м появилось первое постановление Совмина ЛССР о том, что нужно восстанавливать Рундальский дворец. С тем, что там будет не только дворец—музей, но и разместятся фонды Госархива.
«Может быть, я вам уступлю...»
— Реставрация — процесс объемный, многоплановый, многосторонний. Как добывали историческую мебель?
— Задача была заполнить дворец — мы же понимали, что в Латвии почти ничего не было. Только какой—то антиквариат... И частных коллекций в Риге было не так много. И нашим спасением стали частные коллекции в Ленинграде и Москве. Но все это было очень и очень непросто. Возможно стало только благодаря посредничеству наших коллег из Эрмитажа, Екатерининского дворца в Пушкине (Царское Село), Петродворца. Они нам просто предлагали адрес коллекционера, у которого есть конкретные вещи. Нам, мол, они не нужны, а вам могут пригодиться.
В гостях у коллекционера начиналось все с чая, велись разговоры вокруг да около. Мы же не можем, как в магазине, взять вещь и пойти. Потом на стол ставилась водка, неспешно выпивали. То, что предлагалось, мы смотрели, а потом оказывалось, что есть еще что—то. Потихоньку начинали это показывать. Мы осторожно говорили: «Ой, у вас там чудные вещи — как это хорошо смотрелось бы в нашем дворце...». Наблюдали за реакцией хозяина — порой читалось категорическое нет, а порой казалось, что продажа возможна.
Во втором случае со временем следовала эта сакраментальная фраза: «Может быть, я вам уступлю...» Таких грубых слов — «продать», «отдать» — не звучало.
— Мебель — хорошо, но необходимы еще посуда, картины, декор, отделка...
— Это начиналось все вместе, когда в 1965—м вышло постановление нашего Совмина о начале реставрации. Важно, что была поддержка министерства культуры в Москве и были выделены средства. Мы побывали и в Москве, и в Ленинграде, посетили все важные объекты — вокруг Ленинграда реставрировалось много дворцов, везде было что смотреть, сравнивать качество работ. Были разные методики, подход к реставрации. Мы сравнивали и выбирали.
И это очень хорошо, что реставрация в Рундале начиналась не сразу, фактически только в 72—м году пошла в большом масштабе. А до этого были выбор методики, переговоры с разными реставрационными организациями — очень важно, что у нас был подготовительный этап и была возможность все взвешивать. Таким образом, мы за эти годы приобрели огромный опыт. В наших частых поездках в Москву и Ленинград мы одновременно вели переговоры с реставраторами и старались что—либо купить для дворца.
Помимо поездок в столицы, я в этот период очень много времени проводил в библиотеках и Госархиве. В 65—м я впервые вошел в архив и начал читать отчеты Растрелли и его уполномоченного по Курляндии фон Бутвара. Через каждые две недели он давал отчет, что сделано по строительству, какие проблемы, чего недостает.
Разные концепции
— Но в то же время, конечно, мы многое изучали — сравнивали, к примеру, какие были гардеробные в Екатерининском дворце или в Петродворце. Делали виртуальные схемы, что мы хотим поставить в том или ином помещении. Чтобы там не было никаких фантазий о том, что имели герцоги и что являлось нормой в XVIII веке. Или, скажем, что являлось обязательной составной частью спальни, исходя из функции и норм времени.
В середине XVIII века набор — комод, два кресла, подсвечники — повторяются в обязательном порядке. Так вырисовывалось, что мы должны ставить, а что поставить нельзя. Но в то же время покупали и предметы эпохи Ренессанса, и ампира, и других, более поздних и ранних стилей — с мыслью, чтобы создать при дворце музей декоративно—прикладного искусства.
И спустя годы все это мы использовали в этой нашей постоянно действующей выставке «От готики до югендстиля».
— Многие европейские дворцы не могут похвастаться такой полнотой, законченностью композиции, аутентичностью, как наш дворец...
— Тут разница очень существенная. Дело в том, что для нас все подлинные вещи из дворца, за исключением одного библиотечного шкафа и одного стула, были потеряны навсегда.
В Версале же, к примеру, по—другому: в 1793 году все имущество оттуда было распродано. И в ХХ веке поставили задачу титаническую — найти и купить все то, что некогда стояло в Версале. Это невыполнимая задача. И поэтому Версаль стоит таким полупустым. А ведь некогда он было заполнен утварью. Такая принципиальная позиция привела к тому, что посетители говорят — мол, были в Версале, но там пусто и скучно.
А у нас были свободные руки — мы могли создавать теоретическую умозрительную схему того, что могло бы быть. Ставили то, что могло стоять тогда. Если хороший предмет, мы его покупали, и все.
Дворец дает ответы
— Дворец пропитан вашим интеллектом, чувствами, обласкан вашим сердцем. Вы — часть его, а он — часть вас. Вы со дворцом составляете нечто целое... Духовный какой—то союз с дворцом.
— Да, можно сказать, у нас какое—то общее кровообращение. За полвека это неизбежно. Человек срастается с этим организмом. Я всегда говорил, что дворец — это организм, я все время чувствовал взаимосвязь с ним.
Это не просто здание, куда я захожу и начинаю что—то там делать. Необходимо прочувствовать требования этого помещения — ведь оно излучает энергию, и все время это диалог.
— Чувствуешь, дворец тебя принимает или нет...
— Именно! Сначала он не принимал нас — моя супруга Иева (до своего ухода из жизни в 2004—м — глава отдела реставрации Рундале. — Н. Л.) очень тонко чувствовала такие вещи. Говорила, что дворец нас поначалу отталкивал или смотрел с подозрением. А потом не только принял, но даже вдохновлял и давал нам ответы на наши вопросы. До самого последнего времени.
Идем с моей сестрой Лаумой (глава отдела дворцового ансамбля. — Н. Л.) по интерьерам — видим, какой—то неуклюжий комод стоит, который туда не походит. Потом поставили другой комод, — и все, дворец принял его доброжелательно. Гармония интерьеров все время улучшается. Это невероятное чувство и огромное удовлетворение.
Но скажу, что еще не все сделано. Надеюсь, мне удастся довести дело до конца — в какие—то помещения нужны некоторые картины. Это уже ретушь, но для меня эти детали очень важны и принципиальны.
— Что вам подсказал дворец?
— Это такое внутреннее чувство — какое назначение мы дадим каждому помещению. Про некоторые мы не знали, что там было. Не было прямого назначения. И мы хотели найти что—то такое, что бы понравилось обоим герцогам. Например, был создан Охотничий кабинет, поскольку оба герцога увлекались охотой. Охотились на косуль, кабанов, лосей, зайцев, лис — их еще много тут водится.
Мы хотели обоим такой подарок сделать — кабинет, где было бы объединено все, что имеет отношение к охоте. У нас собралась очень хорошая коллекция картин — голландских, фламандских, немецких мастеров XVII–XVIII веков. Это натюрморты — с битой дичью, сценами охоты, собаками. И еще мы купили второе охотничье ружье XVIII века — с резьбой, прекрасной отделкой, специальные короткие сабли для охоты на оленя. Там и кубки, из которых пили и которые дарили тем, кто отличился на охоте. Уверен, что герцогам очень понравился бы этот кабинет.
Пудра флорентийского ириса
— Или вот апартаменты герцогини. Мы знали, что у нее было хорошее собрание фарфора, и мы такую коллекцию собрали! Кроме того, уникальные вазы—ароматницы, которых у нас более 50 штук. Разных мануфактур XVIII века, солидная коллекция. Таким образом апартаменты герцогини приобретают подлинный вид — туда включены предметы, которые вполне могли бы быть и при герцогине. Они являются частью интерьера, и в то же время мы показываем коллекцию.
Мы сначала купили одну—две такие вазы, а потом подумали, что ни в одном европейском дворце нет возможности посмотреть большую их коллекцию. Начиная от малюсеньких до огромных.
А идеей Лаумы Ланцмане было создать ароматические смеси, которыми некогда заполняли эти вазы. И она нашла рецепты, как и все составные части. Там можно нюхать многосоставную смесь, которая была создана для маркизы де Помпадур, к примеру.
Мы уже думали, что не найдем всех компонентов, но при нынешней глобализации все возможно! Например, читаем о таком ингредиенте — пудра флорентийского ириса. Посмотрели в интернете и увидели, что эта пудра стоит столько—то такое—то количество. Оказывается, это корень ириса, растертый в порошок. Он дает интересный аромат.
Есть там пункт: «Вам нужно набрать столько—то фиалок». Но это только летом, вокруг дворца у нас их много. А что зимой? Выяснили, что эти чудесные фиалки — мне даже жалко было! — нужно посыпать солью, они, бедные, гибнут, но сохраняют аромат. Такая консервация.
Объединенная Европа
— Жемчужина Растрелли, выросшая, по сути, вдали от проезжих дорог, объединяет культуры разных народов — Германии, Курляндии, России, Латвии, Франции. Как мультикультурный символ единения мировоззрений, конфессий...
— Растрелли только исполнял волю герцога. А Бирон — несмотря на его дурные качества — стремился создать что—то грандиозное в маленькой Курляндии. Два таких огромных дворца! Наш (Рундальский) и Митавский (Елгавский) дворец, который на момент строительства был больше Зимнего дворца в Санкт—Петербурге.
Мания величия герцога привела к созданию такого мультикультурного монумента. Если подумать, кто только там ни побывал и руки ни приложил! В первую очередь, это русские каменщики, кровельщики, столяры, печники — все были из Петербурга, а рядом латышские крестьяне и немецкие мастера, французские и фламандские художники. Такая объединенная Европа в понятиях того времени. Соединение культур и народов — причем в таком очень хорошем варианте. Там не было тогда противоречий. В Европе того времени тоже было много общего между народами. Поэтому нельзя сказать, что современный ЕС — некое чудо.
Да, тогда была граница между Россией и Курляндским герцогством, а в Германии вообще масса границ между всеми маленькими герцогствами. Но в культурном отношении это была объединенная Европа — все идеи, мода, искусство того времени не замечали границ. Все это было принято от Испании до Архангельска.
— В юности, в Академии художеств, вы слыли франкофилом. Почему именно Франция вас так привлекала?
— Неудивительно ли — у меня три французских ордена: Почетного легиона, Литературы и искусства, а также орден Заслуг. Всегда смотрел на Францию как на некий эталон культуры и культурной истории. Это было связано с тем, что для нас и французские импрессионисты были школой. А в начале 60—х это был французский шансон, представление о Париже как центре европейской культуры. Французская поэзия, литература — Бодлер, Стендаль — все было для нас очень важно.
Французский был моим первым иностранным языком, с 4—го класса учил его. Даже в Художественной школе им. Розенталя. Он всегда был рядом, я прочел множество французских книг. С юности меня воспитывала и великая русская литература.
В 1961—м мы, студенты, на грузовике поехали на французскую выставку в Москву. Три дня ехали, с нами были Майя Табака, Юрис Пуданс. На выставке и музыка была, и литература, и вина французские, и современное искусство, и видные художники того времени.
Мы, конечно, с большим интересом ее посмотрели, но все пришли к выводу, что абстракционизм — не наш путь. Мы уже думали, что хотим делать, хотели найти новую грань реализма — с натурой, природой, всем, что вокруг нас. Пошли по своему пути.
«Сады герцогов Курляндских»
— Теперь, наверное, продолжите заниматься живописью...
— Надеюсь... Мне ведь еще предстоит написать 3—й том по истории Рундале, где будет вся эпоха реставрации дворца. 1—й том был посвящен истории его строительства, второй — полная инвентаризация всего, что в нем находится, от подвала до чердака, а 3—й том будет самым толстым.
И еще готовлю несколько каталогов выставок, которые были во дворце. Первым будет портрет XVIII века в наших краях. Моя супруга Иева написала статью об этом, но мы так и не опубликовали ее в свое время. За это время появились новые материалы — выставка была в далеком 1997 году. И фото новые появились.
И еще каталоги двух выставок нужно сделать — посвященной 200—летию со дня смерти герцога Петра в 2000 году и выставки геральдики в 2003—м. Еще в моих планах — написать книгу об усадьбах Курляндии. У меня уже есть одна такая о лифляндских усадьбах.
— Что стоит у вас на мольберте? Какая работа?
— Должен закончить одну картину из серии «Сады герцогов Курляндских». Я сделал в 2015—м работу «Видение в Рундальском саду в 1737 году». Это пора наибольшего подъема строительства дворца и создания парка. Это как галлюцинация, воображение — много людей, тележек, каждый что—то копает, сажает, везет. Это была картина номер один.
А картина номер два — «Сады Добельского замка». Там сейчас только его руины. В начале XVII века он принадлежал герцогине Елизавете Магдалене Курляндской, жене герцога Фридриха. Там был сад. И эта картина — как видение, фантазия на забавную тему. С одной стороны, она со своим двором в 1615 году, а рядом крестьяне празднуют Лиго. Народ пляшет, костер горит. Это, конечно, фантазия. Она почти закончена, покажу ее в этом году.
И еще у меня есть замыслы написать другие герцогские сады с другими господами. Мне нравится воображать такие невозможные ситуации — в какой—то мере абсурд. Жанр «невозможная фантазия», совершенно непредставимая ситуация.
Если Бог даст, буду рад поработать еще над какой—то христианской темой...
Чего душа ищет?
— Не тревожно ли вам отдавать дворец в другие руки?
— Нет у меня такого чувства. Потому что те люди, которые приходили понемногу, обновляя наш коллектив, они другие. Это такой естественный отбор. Сюда не приходят случайные люди. А приходят те, которые знают, что делают, которые хотят работать во дворце, в музее — для них это святое дело. И я полностью уверен, что они будут продолжать сложившиеся у нас традиции. Они принимают это как важную задачу своей жизни, как миссию поддержания культуры и Латвии, и Европы, и всего мира.
— Как вам кажется, в нашем деградирующем мире посетители подобных дворцов понимают, что это бесценное духовное наследие?
— Посетители меня радуют! Это такая общая тенденция во всей Европе и, наверное, в мире — растет число посетителей музеев и дворцов из года в год. Люди чувствуют, что им чего—то не хватает.
Теперешнее поколение немного отделено от высокой культуры — очевидно, они находят в музеях и дворцах то, чем они это компенсируют. Я очень часто удивляюсь, что молодые люди в апартаментах герцогини читают все аннотации, смотрят на портреты, углубляются, — значит, им это интересно, это их обогащает. Не могу сказать, чтобы люди просто проходили через помещения. Значит, они находят какую—то прелесть в этих дворцах.
Мы недавно побывали с сотрудниками Рундале в Испании. И там наблюдали, как в Севилье у знаменитого дворца Алькасар люди стояли в очереди два часа под палящим солнцем, чтобы туда попасть. Очевидно, есть какой—то механизм, который регулирует — если что—то не дано, люди сами находят, чем возместить. Душа хочет красоты и духовных вещей. И в музеях это находит.
Наталья ЛЕБЕДЕВА.