Сергей Федорович — не только музыкант, но и искусствовед, глубоко разбирающийся в тонкостях творческого процесса. Однако беседу мы не могли не начать со своеобразных отношений, сложившихся у Летова с латвийским государством.
Проблемы с Латвией
— Как уроженец Даугавпилса, не могу сразу же не спросить о своем родном городе. Ведь вам случалось там играть?
— Да, причем несколько раз — еще в 90—х. Кажется, в 94—м меня позвали в ваш город поиграть на благотворительном мероприятии, посвященном восстановлению здания местной евангелическо—лютеранской кирхи. Я туда ездил совместно с танцовщиками из московского «Класса экспрессивной пластики». Инициатором этой акции был мой товарищ Альберт Альберт, который некогда служил актером в театре Даугавпилса, а ныне живет и работает в Москве.
А приблизительно в 96—м играл в даугавпилсском клубе Undergraund (давно закрытом. — Авт.) вместе с музыкантом Алексеем Борисовым, наиболее известным по участию в легендарной группе «Ночной Проспект». Мы тогда колесили по бывшему СССР с дуэтом «электроника плюс саксофон». Даугавпилсская публика тогда приняла очень хорошо — и местный организатор по фамилии Кауфманн решил пригласить нас вторично. И вот с этого начались мои проблемы с латвийскими властями.
Дело в том, что Кауфманн, оформляя нам с Борисовым приглашение, почему—то указал, что мы с Алексеем его братья. Когда мы оформляли бумаги в латвийском консульстве, нас спросили, братья ли мы друг другу. Мы с недоумением ответили, что родственниками не являемся — и после этого нам отказали в визе. Составил на имя консула заявление: так мол и так, я большой друг Латвии, выступал в Даугавпилсе, никаких злоумышленных планов не строю. И после этого нам с Борисовым все же разрешили въехать — но так, чтобы мы пересекали границу не одновременно.
Выяснилось, что Кауфманна обвиняли в нарушении языкового законодательства Латвийской Республики — за то, что он вывесил афишу «Летов и Борисов» на кириллице. Он отделался штрафом... Но мои проблемы с Латвией только начинались...
— А в чем они заключались?
— В 2000—м нас с Егором (поэт и музыкант Егор Летов, группа «Гражданская Оборона». — Ред.) пригласили в Ригу на творческий вечер. Приглашение прислали депутаты сейма от партии ЗаПЧЕЛ. Мы тогда с братом выступали иногда вдвоем — он пел свои песни под гитару, я подыгрывал на саксофоне. Но в итоге Егор отправился в Латвию один, поскольку я вместе с актерами Театра на Таганке гастролировал в те дни по США со спектаклем «Москва—Петушки». Находясь в Бостоне, просматривал новости в интернете — вдруг вижу сообщение, что Егора Летова задержали на латвийской границе. Когда вернулся в Россию, поинтересовался у него подробностями этого инцидента. По словам брата, сотрудник латвийской Полиции безопасности, задерживавший его в Зилупе, сообщил ему, что Егор и Сергей Летовы внесены в список персон нон—грата сроком на девяносто девять лет! Какая тонкость — не на сто, не на сто один, а на девяносто девять!
Брата продержали в «обезьяннике» четыре часа. Ехавший с ним его директор Сергей Попков принялся названивать депутатам ЗаПЧЕЛ, приглашавшим Егора. «Запчеловцы» и русские журналисты погрузились в машину и выехали из Риги выручать Егора. Узнав от этом, задерживавший его спецслужбист заперся в туалете, сказав, что у него проблемы с желудком. Егора вывели из «обезьянника», спешно отвезли на границу и велели уходить из Латвии. Почти в точности повторилась сцена из фильма «Мертвый сезон» — брат пешком перешел границу в районе Себежа. Извинений за сорванный по неизвестной причине концерт так и не последовало.
Последняя поездка
— Но вы сами—то после этого еще бывали в Латвии?
— Да, и это получилась трагикомическая история. После выдворения Егора из Латвии прошло несколько лет. В 2005—м мы с актером Театра на Таганке Игорем Пеховичем сделали спектакль по поэмам Бродского. Такой мини—формат: актер, контрабас и саксофон. С этим спектаклем мы выступили в Киеве, а потом нас пригласили в Ригу на фестиваль Zvaigzne. Тут вспомнил рассказ брата и заволновался. Сообщил в российский Союз театральных деятелей, что у меня могут возникнуть проблемы со въездом, а они обратились к латвийскому консулу: проясните вопрос по Сергею Летову. В консульстве ответили, что им на этот счет ничего неизвестно. Консул отправил запрос в латвийские спецслужбы, но никакого ответа не получил. Союз театральных деятелей запросил для меня визу — и мне ее оформили. Конечно, после этого со спокойной душой поехал в Латвию. Ну, думаю, раз визу сделали, значит, никаких претензий ко мне нет. И это ведь вполне естественно — за что же запрещать въезд музыканту, который никогда ничего плохого Латвии не делал?
— И как прошла поездка?
— Без проблем пересек границу, мы выступили на фестивале. Сел в Риге на обратный поезд, выехал. Рядом со мной сидели женщины из латвийских русских, ехавшие в Россию за школьными учебниками. Когда поезд остановился на границе на досмотр, меня задержали. Один из пограничников позвонил начальству, а мои попутчицы мне переводили. Пограничник сообщил, что он, дескать, меня «нашел» — а в ответ ему сказали, что Сергея Летова необходимо из Латвии депортировать. Пограничник резонно заявил: так а чего его депортировать, если он и так уезжает? Тем не менее было велено забрать у меня паспорт. Меня заперли в купе, а у двери поставили часового.
Разбирательство продолжалось минут тридцать. Потом дверь распахнулась, мне вернули паспорт. Попросил объяснений: мне что, действительно запрещен въезд в Латвию? Но в чем моя вина? Ответ был — без комментариев... Я говорю: «Но ведь визу—то мне оформили!» И слышу чудесный ответ: «Наличие визы еще не является достаточным основанием для пересечения границы Латвии!» Что ж, по крайней мере, мне позволили ехать дальше...
Это был пока мой последний на настоящий момент визит в Латвию. Даже не знаю, до сих пор ли в этом государстве персона нон—грата или уже нет — мне никто ничего не сообщает. А главное — за что? Какие преступления совершил против Латвии?
А в чем виноват был Егор?
Хочу заметить, что по всему остальному ЕС передвигаюсь вполне свободно. После этого был в той же Прибалтике — выступал на площадках Эстонии и в этом году собираюсь туда снова.
— Быть может, недовольство вызвано тем, что вы придерживаетесь левых взглядов? В Латвии, например, компартия запрещена...
— Трудно сказать... Да, придерживаюсь левых убеждений и своих взглядов не скрываю. Но мои убеждения никак не связаны с моей работой музыканта. Меня, например, приглашали на акцию, которую проводила Еврокомиссия. Так, участвовал в устроенном под патронажем ЕК мероприятии «Субверсивные практики. Искусство под гнетом политических репрессий в Восточной Европе и Латинской Америке». Кроме того, мне часто доводится работать с людьми, далекими от левых взглядов. Например, значительная часть московских концептуалистов — западники—либералы по убеждениям. Полтора десятка лет назад создал сайт, посвященный этому художественному движению, и презентовал этот сайт в Австрии, Германии, Японии, Сербии. Но мы с московскими концептуалистами за пределами соцсетей никогда не спорим о политических пристрастиях.
Неэлитное
— Вы занимаетесь тем видом искусства, которое принято называть элитарным. Как вы считаете, а есть ли у подобного искусства еще и некая социальная функция?
— Это вопрос чрезвычайно сложный. Зачастую «элитарность» современного искусства служит социальным маркером, призванным обозначить принадлежность его потребителей к некоему привилегированному общественному слою, поводом для чванства. Создается незримая граница — мол, мы не такие, как вы, поскольку потребляем не примитивную масскультурную попсу, а продукт, создаваемый для избранных интеллектуалов. Но лично мне идея подобной башни из слоновой кости всегда была чужда. Стараюсь в своей художественной деятельности эту границу преодолеть.
Занимаюсь разными видами музыки и не брезгую тем, что называется рок, рэп, лаунж... Из—за этого, кстати, у меня есть некоторые проблемы в художественном сообществе. Находятся пуристы, обвиняющие меня в том, что я «продался». Но не считаю, что искусство первично. Первичным является человек труда, человек, производящий непосредственные материальные блага — он и его потребности. Задача же художника — так или иначе облегчить жизнь человека труда, создавать для него комфортную атмосферу и расширять его кругозор. Даже занимаясь так называемыми «популярными жанрами», я стараюсь привнести туда элементы более продвинутых направлений, пытаюсь заинтересовать этим широкую публику.
— Кто или что побудило вас в свое время заняться «неэлитарными» жанрами?
— Решающее влияние на меня в этом плане оказал Сергей Курехин, его «Поп—механика» и его хождение в рок—музыку. Правда, сотрудничать с рок—музыкантами начал еще до встречи с Курехиным, но тогда осознавал это как ученичество. А после знакомства с Сергеем понял, что можно полноценно реализовывать себя и через рок, не замыкаясь в рамках одной лишь «элитарной музыки» для двадцати—тридцати «посвященных» слушателей.
Вообще, моя работа построена на контрастах. Сегодня ты можешь выступать в маленьком зальчике перед несколькими людьми, а завтра — вместе с симфоническим оркестром в огромном помещении, где тебя слышат несколько тысяч человек. Масштаб — дело второстепенное, главное, это играть в рамках не ресторанной эстетики, а своей собственной. В лучшие моменты происходит передача слушателям, у которых, быть может, недостаточный бэкграунд для восприятия самых сложных музыкальных жанров, некоего эстетического ощущения, раздвигающего границы их восприятия.
— Есть мнение, что сейчас происходит смена популярных жанров. Рок—музыка превращается в сугубо нишевый продукт, а ее прежнее место занял рэп...
— Действительно, такие тенденции есть. Но в том, что рок перестал быть мейнстримом молодежной музыки, никакой трагедии не вижу. То же самое некогда происходило и с джазом. Придет время — и рэп останется лишь сугубо клубной музыкой. Появятся какие—то новые жанры, в рамках которых можно по—прежнему делать свое дело.
Много сотрудничал с рокерами, а теперь сотрудничаю с рэперами. Например, если в 80—х записывался и выступал с ДДТ, «Алисой» и другими известными рок—коллективами того времени, то недавно сыграл на альбоме рэп—группы 25/17 и на двух альбомах рэпера Рича. И это было весьма интересно для меня — рэперы просят меня играть не какую—нибудь поп—музыку, а жесткий и бескомпромиссный фри—джаз. Вообще, лестно, что молодые музыканты до сих пор приглашают меня сыграть с ними.
— А как именно вы определяете — с кем сотрудничать, а с кем нет?
— Сначала присматриваюсь — какой месседж несет человек миру? Если предлагается записать инструментальную партию для песни, то предварительно всегда знакомлюсь с ее текстом. Стараюсь не сотрудничать с людьми, которые исповедуют нацистские, правоэкстремистские взгляды, пропагандируют человеконенавистничество, жесткий национализм любых видов, радикальный антикоммунизм, гомофобию... Хотя с теми, с кем мне доводилось работать, были в том числе и приверженцы правого традиционализма, поклонники идей Рене Генона, Юлиуса Эволы... Сам поклонником этих идей давно не являюсь. Не очень люблю прозападных либералов... Но в целом помогаю очень многим. Давно потерял счет группам, на записях которых оставил свой след: кому—то наиграл партию на саксофоне, кому—то — на электронном духовом инструменте. Это сотни групп, записавшие сотни альбомов.
Побудить слушателя
— Можно ли в словах описать спонтанный творческий акт, происходящий в голове музыканта, придумывающего свою партию в студии или исполняющего на сцене импровизацию?
— Это вопрос не ко мне, а к ученым, изучающим, как функционирует мозг человека, как работает его нервная система во время решения тех или иных задач. Но можно поразмышлять на тему того, какое воздействие стараюсь оказать на человека, слушающего мою музыку.
Я импровизатор и не очень люблю сочинять заранее что—то под запись. Не нахожу особого удовольствия в том, чтобы, сидя в студии, тщательно продумывать «правильное» произведение, в котором есть начало, середина и конец. Нравится делать это прямо на сцене. Но и потом особого интереса к тому, чтобы прослушивать записи своих сценических выступлений, у меня нет.
Импровизатор по сути — мгновенный композитор, человек принимающий решения, которые уже невозможно потом отредактировать, отретушировать, как—то отыграть назад. Сам процесс импровизации заключает в себе некую позитивную идею. Импровизируя, музыкант являет собою символический пример для слушателя — пример смелости и свободы. И для слушателя, зачастую, главным является не создаваемая музыкантом последовательность нот, а то, с какой храбростью совершает он акт импровизации. Импровизатор берет на себя ответственность действовать не по клише, а в соответствии со своей интуицией, производит акт сиюминутного творения, выходя за рамки навязанных нам стереотипов. Он как бы провоцирует, в хорошем смысле слова, слушателя на самодеятельность.
Удачная музыкальная импровизация побуждает людей к самостоятельному творчеству — неважно, в какой сфере. Бывали случаи, когда люди, пообщавшись со мной или услышав мою музыку, потом совершали различные спонтанные, радикальные, неожиданные поступки — например, уходили с неинтересной или неприятной работы, меняли место жительства и так далее.
Импровизатор побуждает слушателя — будь свободен, не дай запереть себя в клетке устоявшихся моделей поведения! Вообще, жизнь любого человека — это в значительной степени импровизация, процесс, творимый свободным волеизъявлением личности.
Владимир ВЕРЕТЕННИКОВ,
собкор газеты «НЕДЕЛЯ Сегодня»
в Санкт—Петербурге.
