В атриуме Главного штаба Эрмитажа была представлена литературно–музыкальная фантазия по мотивам пьесы Генрика Ибсена "Пер Гюнт", в которой Кошевой играл центральную роль. Сам лично узнал про него в далеком уже 2008–м после выхода экранизации "Преступления и наказания", в котором Владимир в высшей степени убедительно и достоверно сыграл Раскольникова.
Родом из Риги
— Стремление к актерству — это ведь у вас еще со времен рижского детства?
— Само собой разумеется. На мое становление огромное влияние оказал рижский Театр юного зрителя, которым тогда руководил знаменитый режиссер, педагог, драматург Адольф Яковлевич Шапиро, дай Бог ему здоровья. А еще Латвийская опера: моя бабушка трудилась на заводе ВЭФ и благодаря этому часто получала билеты. Также с огромной благодарностью вспоминаю театр "Дайлес", где царили Вия Артмане, Мирдза Мартинсоне, Эльза Радзиня, Ивар Калниньш. Посещая спектакли с их участием, думал, что это какие–то небожители, до которых простому смертному так же далеко, как и до Луны. Часто ходил и на выездные спектакли приезжавших в Ригу с гастролями артистов российских "Современника", Ленкома… Очень хорошо помню гастроли Театра сатиры, последний спектакль Андрея Миронова, состоявшийся, как известно, у нас в Риге. В общем, я был таким "театральным" мальчиком и рано начал понимать, чем хочу заниматься в жизни…
— С чего начался ваш путь на сцену?
— Учиться на актера пошел в 1998–м. Но это в двух словах легко сказать, а на самом деле тому предшествовала долгая история. Свою жизнь решил связать с Россией. Перед переездом из Риги получил российское гражданство — с большими трудностями, которые, слава богу, удалось преодолеть. Вспоминаю, как впервые высадился с поезда в Москве на Рижском вокзале. Я был с велосипедом, зазевался и меня сильно толкнули в спину — мол, дай пройти.
Тогда еще, конечно, не подозревал, сколь суровым местом была Москва 90–х, где кипела жестокая борьба за жизнь. Не все смогли это выдержать. Тогда же, кстати, в Москву переехали из Риги несколько моих близких друзей — и позже некоторые из них вернулись в Латвию. А я остался, успел даже отслужить в российской армии.
— Куда же вы поступили?
— Обучаться актерству поступил далеко не сразу. Сначала даже побоялся подавать документы в ГИТИС — настолько был в себе неуверен. И вместо этого поступил на журфак МГУ, который спустя несколько лет и окончил. А несколько позже устроился–таки на учебу и в ГИТИС. Нужно было как–то зарабатывать на жизнь, и я крутился, как Фигаро — в основном, по журналистской линии. Успел поработать в журнале Elle, в "Собеседнике", в издании Стаса Намина "Стас" и в других. Это было время, когда глянцевые журналы помимо картинок еще печатали осмысленные тексты, и для меня такой труд стал нешуточной школой жизни, принес немало полезных знаний и знакомств. Но журналистику всегда рассматривал для себя как побочное занятие — основная жизненная цель была другой.
Стать актёром
— Какие качества необходимы для того, чтобы стать актером?
— Нелегкий вопрос на самом–то деле… Жаловаться не хочется, а хвалиться неловко. Наверное, это профессия для людей, имеющих здоровую нервную систему, много амбиций и умеющих взглянуть на себя со стороны. Видимо, все это у меня было.
Впрочем, не стану скрывать, что лично для меня все сложилось хорошо в том числе и благодаря удачному стечению обстоятельств. Попал на втором курсе к Олегу Евгеньевичу Меньшикову, вокруг которого всегда много талантливых людей. Тогда же познакомился с ныне покойным Михаилом Михайловичем Козаковым и с человеком, который стал для меня главным Учителем — Михаилом Вартановичем Скандаровым. Еще важную роль в моей жизни сыграли петербургский актер и режиссер Михаил Анатольевич Елисеев и знаменитый скульптор и художник Михаил Михайлович Шемякин. Все эти люди оказали большое влияние на процесс формирования меня — как актера и личности.
— Широкая публика узнала о вас в 2007–м благодаря "Преступлению и наказанию". Что было до этого?
— Моя карьера начиналась совсем с малого… Вспоминаю, как на втором курсе работал у Олега Меньшикова в спектакле "Кухня" — талантливо вносил стулья на сцену и произносил свои две–три реплики. Тогда только–только вернулся из армии и был счастлив уже тем, что имею хотя бы маленькую роль и могу общаться с талантливыми коллегами. Далее у меня был опыт работы в Московском драматическом театре имени Гоголя (ныне "Гоголь–центр") — очень благодарен режиссеру Сергею Ивановичу Яшину, который согласился меня принять после выпуска из института. В течение нескольких сезонов играл Кота в детском спектакле "Госпожа Метелица". Все субботы и воскресенья были мои! Выходил на сцену в тяжелом жутком костюме, который можно было носить просто для похудения. Обливался в нем потом, проклятый костюм почти не высыхал… Затем, в 2004–м, приехал в Санкт–Петербург сниматься у режиссера Александра Рогожкина в сериале "Своя чужая жизнь". Вообще же сниматься начал еще с конца 90–х, но рольки были проходные, незапоминающиеся. Рогожкин оказался первым, кто дал мне достаточно большую роль, да еще и на французском языке.
— А потом?
— Дальше из заметных вех у меня в трудовой биографии был фильм режиссера Бориса Фрумина, кстати, тоже рижанина по рождению — "Преступление и погода". Сотрудничество с Борисом Михайловичем стало для меня большой удачей — он талантливейший режиссер, сценарист, да и еще мастерски умеет работать с актерами. Ну а потом меня настигла самая, наверное, главная удача в моей творческой жизни.
Однажды режиссер Дмитрий Светозаров смотрел канал "Культура". Смотрел вполглаза, с выключенным звуком — и вдруг увидел физиономию артиста Кошевого. Это был репортаж из Театра Ленсовета, с премьеры одного из спектаклей. В общем, ему показалось, что по фактуре своей гожусь на роль Раскольникова. А Дмитрий Иосифович тогда как раз загорелся идеей сделать максимально аутентичную экранизацию "Преступления и наказания". Пригласил меня на пробы, по результатам которых утвердил на роль. И закипела работа.
Такое кино
– Чем запомнились съёмки?
– Ои проходили нелегко. Приходилось трудно уже даже с технической стороны. Мы снимали Петербург XIX века в городе, который был увешан жуткой современной рекламой, заставлен автомобилями, освещен мириадами электрических огней. От старого города остались практически лишь крохи, какие-то отдельные стены и углы. К тому же, это середина прошлого десятилетия, когда цифровые технологии ещё не успели внедриться в съемочный процесс. Фильм снимался камерами старого образца на пленку «Кодак» – это вам не современная «цифра», когда легко «подтереть» из кадра всё ненужное и нежелательное.
Была поставлена задача воссоздать на экране мир Достоевского с максимальной точностью. И тут не было несущественных мелочей – если, к примеру, на столе стоит стакан, то он должен быть в точности такой, какими пользовались полтора века назад. Если на герое рубашка – она должна быть не снежно-белой, а грязновато-желтоватого оттенка, что подчёркивает бедность персонажа, который не может себе позволить качественную стирку. Говорить тоже нужно совершенно по-другому, не так, как все мы привыкли. Ведь Достоевский очень необычно, витиевато выстраивал реплики – и завершал их, как правило, на такой ноте, после которой можно только петь. Только единицы способны произнести текст Федора Михайловича, пробравшись через все запятые и точки так, чтобы донести авторскую мысль – и чтобы это не раздражало.
– Ваш Раскольников получился очень аутентичным. Как удалось добиться такой убедительности?
– Не готов ответить. Работа над любой ролью – это необходимость каждый раз вытаскивать из своего организма чувства и эмоции, которые могут быть отнюдь не только приятными. И говорить об этом очень трудно – потому что крайне сложно поделиться с другими людьми ощущениями, испытываемыми при создании поверх своей, природной, другой, квази-личности. Это такие вещи, которые руками не потрогаешь, тут многое зависит от степени здоровья и от интеллекта. И от крепости психики. Отдельный вопрос – как максимально безболезненно для себя выбраться из шкуры другого человека, вернуться к самому себе. В театральных вузах, к сожалению, студентам мало рассказывают о том, как войти в роль и выйти из неё так, чтобы максимально сохранить своё здоровье.
– Но существуют же какие-то правила?
– Да – как общие, так и индивидуальные, которые каждый артист вырабатывает для себя самостоятельно. Например, перед спектаклем нельзя есть шоколад и семечки, поскольку они застревают на связках, сковывая дикцию. Разумеется, воздержание от алкоголя. Необходимость хорошо высыпаться. Ни в коем случае нельзя простужаться. Я в течение дня до спектакля ни с кем не разговариваю и не отвечаю на звонки. При этом нервничаю, плохо сплю, могу вскочить среди ночи. Должен прийти в театр именно в том состоянии, которое необходимо режиссёру, обязан «разогнать» свой организм соответствующим образом – а за две минуты этого не сделаешь...
Непосредственно перед выходом мы берёмся с коллегами за руки – есть такой ритуал, в ходе которого осуществляется окончательная настройка очень тонкого механизма... Когда был менее опытный, то по окончании спектакля бывало целый час сидел в душе, а сейчас мне на это уже требуется минут тридцать. Зачастую приходится отнимать у родных и близких людей драгоценные часы общения – ты сидишь в полном уединении и занимаешься с текстом. Молодым артистам лишь на собственном опыте становится понятно, что нужно обладать недюжинной волей для того, чтобы заниматься профессией в полную силу, со всеми её требованиями и ограничениями.
Секреты ремесла
– Насколько сильно приходится мобилизоваться при работе?
– Могу рассказать на примере спектакля «Рождение Сталина» режиссера Валерия Владимировича Фокина. Мне в нём доверили центральную роль молодого Иосифа Джугашвили (Сосо), ещё не успевшего стать тем самым известным диктатором. Мы проделали огромный труд, начавшийся с необходимости перечитать огромное количество источников, дабы приблизиться к пониманию этого человека. Воссоздание образа Джугашвили буквально меня измотало и выжало. Однако, жить артиста требует не только максимальной мобилизации, но и умения по возможности быстрее переключаться – вот ты только что отыграл в одном спектакле, а совсем скоро тебе нужно спешить на самолет, чтобы успеть, скажем, на съёмку в фильме, или на другой спектакль.
Сати Спивакова предложила мне поучаствовать в спектакле «Высокая вода венецианцев» в театре Иосифа Райхельгауза «Школа современной пьесы». Премьера «Сталина» была в конце февраля, а премьеру «Венецианцев» наметили на первые числа марта. За короткий срок нужно было переключиться от одного сложного спектакля к другому, выучить стихи Бродского, настроить себя на совершенно новую волну. Казалось бы, после Сталина сил совсем не осталось и в кратчайшие сроки их не восстановишь. Однако, актерский организм так странно устроен – и это меня спасло от тяжелого восстановления. Потому что знал, что впереди новая работа и расслабляться времени у меня нет. Как именно это происходит – словами не рассказать, даже при всем желании.
– Что предпочитаете, труд театрального актёра или киносъёмку?
– Я стал, наверное, ценить театр после премьеры «Игрока» – то есть, после того, как впервые вышел на сцену Большого Драматического театра в Петербурге. Сначала мне казалось, что знаменитый зал физически давит, но затем он тебя чуть ли не в буквальном смысле возносит ввысь. Мне потом говорили: «Глядя на вас на сцене, мы думали, что вы высокого роста – а в жизни вы такой маленький…» И ещё, конечно, публика Большого… Непосредственное общение с большой аудиторией – тем более, что некоторые реплики были обращены прямо в зал – оставило неизгладимое впечатление.
А ещё очень важным опытом для меня стало участие в спектакле «Чёрный русский» Максима Диденко. Там зритель находился практически на расстоянии вытянутой руки. Очень близко аудитория сидела и на «Рыцаре счастья». А вот в Александринском театре, на спектакле «Рождении Сталина», зрителя не вижу – но чувствую, как он внимательно следит за мной и слушает. Это интересно.
Вспомнить, скажем, спектакль «Нуреев» Кирилла Серебенникова в Большом театре. Мне досталась единственная драматическая роль в балетном спектакле… Наверное, зрителю было не так-то легко входить в эту сложносочиненную конструкцию: вот тебе поют, вот танцуют, вот что-то говорят со сцены… Стараюсь существовать так, чтобы не мешать балетным артистам, чтобы точно попадать в ритм действа... В общем, понимаю, что сейчас мне, как актёру, интереснее работать не в кино, а в театре.
– А что вы думаете про современный кинематограф?
– Кино у нас сейчас всё больше скатывается в формализм, оно, в отличие от театра, не позволяет сделать настоящее высказывание. Не хочу обижать своих коллег, но нынче работа в кинематографе не стоит актёру больших затрат. Сейчас фильмы снимаются, главным образом, в расчёте на молодёжную аудиторию – и они достаточно легковесны. Зрителей старше сорока увидишь в кинотеатрах очень мало. То же и с сериалами… Хронический недостаток важных тем, нет серьёзного разговора со зрителями.
За свою жизнь успел поучаствовать в большом количестве фильмов и сериалов самого разного качества – и, в итоге, пришел для себя к выводу, что особенно заниматься этим не хочу. Ну, разве что подвернётся какой-либо совсем уж интересный проект и талантливый режиссер. Вот, например, снялся недавно у Тодоровского в «Одессе». В современном кино мало кто может создать столь сильную команду, как Валерий Петрович Тодоровский – и в актерском плане, и в чисто техническом. Работать у него было увлекательно.
Не отдых
— Какой вы артист, в чем видите свои сильные стороны?
— А черт его знает… Даже затрудняюсь ответить. Это нужно спрашивать у режиссеров. У разных постановщиков проявляю себя по–разному. Задача режиссера в том и состоит, чтобы извлечь из актера такие возможности, о которых даже и сам он не догадывается. В этом плане для меня очень важной стала работа с Валерием Фокиным над "Рождением Сталина" — где появилась возможность проявить себя так неожиданно. Быть хозяином на сцене Александринского театра — и курить и материться перед зрителями… Другой опыт работы — с Романом Мархолиа в спектакле "Игрок", где пою и танцую…
— Дурацкий вопрос: должна ли быть у искусства некая полезная функция?
— Вопрос не дурацкий, он, напротив, краеугольный. Сейчас невозможно говорить о том, как надо и кто кому чего должен. Ось координат давно нарушилась — и о том, что хорошо, а что плохо, человек, если он совершеннолетний, решает самостоятельно. Но лично мне близок афоризм Уальда: "Развлекая — поучай". И тут согласен с мнением Фокина, что ему неприятно слышать от зрителей о том, как они "хорошо отдохнули в театре".
Спору нет, бывают постановки развлекательные. Но должны быть и такие, где у зрителя нет чувства успокоенности, где слова и эмоции, от которых становится некомфортно, чтобы в душе засвербило. Важно, чтобы, выходя из театра, ты о чем–то задумался, чтобы появился повод для размышлений. И для меня в этом плане очень важна роль в "Рождении Сталина" — в спектакле, которым мы хотим побудить людей именно что глубоко задуматься. Сталин — фигура в нашей стране предельно мифологизированная, одни в нем видят супергероя всех времен, другие — дьявола во плоти. Конечно же, понятно было, что кто–то обязательно останется недовольным. Однако постановочная группа сознательно пошла на этот риск.
— Сохраняете какие–либо связи с Латвией?
— А как же! В Риге остаются любимые друзья, с которыми по–прежнему регулярно общаюсь, наша семья каждое лето отдыхает в Юрмале. А вот выступать в Латвии, к сожалению, пока еще не доводилось. Хотя и очень бы хотелось…
Владимир ВЕРЕТЕННИКОВ,
собкор газеты "СЕГОДНЯ"
в Санкт–Петербурге.
