Безмятежная, хотя и не особо умная птица, казалось, специально разводится во имя разрядки мировой напряженности. По крайней мере, в своем рижском детстве я помню только постоянных голубей, ну и еще воробушков. В настоящее время картина неба у нас радикально поменялась. Разумеется, здесь речь идет о Риге – в каждом городе птичье население имеет свои особенности, а уж обитатели хуторов и деревень и по сейчас могут невозбранно осуществлять единение с природой. У них там и аисты с совами – вполне домашние жильцы.
Рыночные сущности
Если голубь нежно ворковал и ненавязчиво поклевывал, что давали, являясь метафорой развитого социализма – то пришедшие на смену времена жесткого базара вызвали нашествие ворон и чаек. Именно рост пищевых излишков в сочетании с ослаблением санитарного контроля привел к тому, что популяции ранее не столь типичных для большого города птиц сделались доминирующими.
За короткий период антропогенный характер этих существ стал преобладать над их изначальной природной сущностью. Ведь на что Создателем заточена чайка? Ловить рыбу. А не притаскивать ободранную тушку крысюхи на крышу джипа, с последующим детальным разбором.
Именно такую нелицеприятную картинку мы наблюдали из окна, когда в очередной раз собирались выставить рыбные консервы в пластмассовой кювете бакланам – как мы их орнитологически ошибочно именовали (баклан совсем другая птица). Негигиеничное поведение как-то сразу отвадило от дома – мы теперь не позволяем разлапистым приживальщикам ходить по подоконнику. Отныне питается птица (единственное число является в охотоведении множественным) исключительно на карнизе и на бортике лоджии.
Если же подбрасывать ребятам, прямо в лет, то можно оценить, как чайки действуют силой – а вороны хитростью. Так и длится эта эпическая борьба – отныне во всей Риге. И навсегда?
За что мы их не любим?
Наверное, прежде всего, за ранний шум. Порой людям с неустойчивым сном, метеозависимым, около пять утра приходится терзать подушку сквозь доносящееся через окно карканье ворон и гагаканье чаек.
Еще есть мнение, что эти крылатые горожане разносят мусор. Ну, это уж – как мы сами его положили, ибо из закрытого контейнера даже самая пытливая воронесса не исхитрится вытащить искомую вкусняшку. Места возле фастфудов, разумеется, в зоне риска – будь то даже самое сердце столицы.
И, конечно же, оставить продукт жизнедеятельности на свежепомытой машине – это святое. Здесь главное не пытаться удалить их тряпкой – в экскрементах птиц содержатся всевозможные непереваренные фрагменты, возможно, даже неорганического характера. Поелозишь вот так – и прощай, лак, здравствуй, царапина. Надо побыстрее возвращаться в автомойку, и повторять процесс. Ибо в жаркую погоду результаты птичьего пищеварения раскрывают еще и химическую основу, выедая верхний слой покраски машины и оставляя пятна на добрую долгую память.
Почувствуй себя царем природы
На самом деле я, разумеется, птиц люблю – и стараюсь запечатлеть, благо фотоаппарат (не телефонного типа) ношу с собой. Ибо кто, как не городская птица, доставляет столько положительных эмоций своими трюками.
Вот в первый день года природа настолько очистилась, что через обычно шумную и загруженную магистральную улицу Дзелзавас неспешно, без подпрыгивания, шествовало вороно. Именно так, в среднем роде, я бы и называл этих гендерно нейтральных птиц. Отличить самку вороны серой от самца – визуально практически невозможно, это не уточка с селезнем. А я же не орнитолог, а только интересуюсь. Зато знаю, что у черного ворона, который живет у нас в городских лесах и на больших кладбищах и говорит «Кра-кра!», имеется для мужской гордости вполне себе традиционный атрибут – окладистая борода.
Ворн, как я предпочитаю для понятности шуточно именовать его, сущность архетипическая, упоминаемая даже в Библии. Таинственность свою он блюдет свято, перелетая в тени густых деревьев с ветки на ветку и мрачно подавая свой мистический голос.
А вот грач, также относящийся к семейству врановых, по латыни именуется Corvus frugilegus, «ворон, плоды собирающий». В старину пахари обращали внимание на черных, мохнатых трудовых созданий, шествующих за плугом, и достающих из борозды, например, червячков. Ныне грачи в Риге сосуществуют с вороньими стаями на правах примаков. Так сказать, приживальщиками являются. Их терпят, хотя, как мне кажется, вороны посмеиваются над обнищавшими аристократами.
Ну а перед нами открывается возможность наблюдать за птицами – будь то в колодце двора или на опушке леса. Это эмоция, которая всегда с собой. Позвольте поприветствовать вас, уважаемое дроздиное семейство, отличающееся выразительной окраской – тут уж точно отличишь антрацитно-черного мистера от буроватой миссис. А кто это греется на раритетном январском солнышке, вылетев в тихий пополуденный час около автомузея в Межциемсе? Пушистая соечка!
И наконец, находящиеся на высших ступенях пищевой цепи наших птиц воробьиный сыч и ястреб-перепелятник. Маленькую сову раз сфоткал мой сын – «она такая милая», но воробушки были бы совсем другого мнения. Они – ее пропитание. Ястреба же мне удалось впервые увидеть на крыше девятиэтажки, я там загорал – тогда еще выходы на крыши запирались через раз – а он притащил голубя, и давай рвать.
Следы борьбы видов за существование, как будто бы и человека не существует, через много лет увидал в лесу Бикерниеки. То тут, то там – россыпи ощипанных перьев. И вот прямо посреди тропы стоит, глядя на меня, пестроватый хищник. Я только потянулся за камерой, как он вспорхнул на ближнюю сосну. Но в кадр попали внушительные габариты и строгий крючковатый клювик.
Извините – рижские речные чайки, скворцы, галочки, сороки, дятлы и малиновки. Всех вас, разумеется, я тоже люблю, но повстречаемся, надеюсь, в следующей серии…