Такого исхода не мог допустить мой дед. Он увел дочку на болото, где построил шалаш. Самому ему было нельзя скрываться — в его хате расположились немцы, которые следили за всеми обитателями. И с октября по конец марта моя мама вынуждена была жить с сыном на болоте. Питалась она только клюквой и снегом, а когда на первых весенних проталинах появилась кислица, ела и эту траву. И больше ничего! При этом еще кормила грудью своего первенца.
Скитаясь по огромному болоту, набрела однажды на дорогу, по которой на мотоциклах ездили немцы. На обочине рядом с трупом немца нашла винтовку и из нее застрелила вражеского мотоциклиста. Но она не знала, что его хотели взять живьем партизаны. Об этом ей потом сказали они сами, когда подобрали ее, потерявшую от голода силы и сознание. Там она и осталась до дня, когда стало возможным вернуться в родную деревню.
За меткий выстрел по мотоциклисту была отмечена именным пистолетом, а после окончания войны награждена партизанской медалью. Правда, с пистолетом пришлось расстаться, когда мы, трое ее сыновей в возрасте от 5 до 12 лет, стали проявлять к нему интерес. А однажды тайком взяли его и расстреляли в лесу две обоймы патронов. Это не осталось незамеченным, за что у всех троих долго горело место, на котором даже сидеть было больно.
Мама сдала пистолет отцу, который в то время служил начальником районного отдела милиции. А когда мне исполнилось шесть лет, мы переехали по месту очередного назначения отца — в Западную Белоруссию. И тогда мы с мамой чуть не погибли. Старшие братья отправились на рыбалку, а мы остались окучивать картошку. Уже почти завершили работу, как вдруг возле нас с противным визгом стали летать пули. Мама повалила меня в борозду, сказала, чтобы полз к дому. Сама тоже укрылась между кустов картошки. Потом выяснилось — с чердака соседнего дома стрелял бывший полицай, которого отцу удалось схватить.
Потом были послевоенные годы — голодные и трудные. Но все выросли, получили высшее образование. И за это огромное спасибо маме — она всегда подставляла свое плечо, когда у нас случались неприятности. Ее слово было непререкаемо — так и стараюсь вести себя, когда считаю, что иные варианты неприемлемы.
О матери я написал книгу. В ней описан тот самый трагический период ее жизни, когда пришлось скитаться на болоте. Правда, изменил сюжет, добавив много всяких приключенческих эпизодов. Но оставил самый сильный из них — от него до сих пор выступают слезы. Этот отрывок из повести предлагаю читателям газеты. А всем желающим могу отправить по электронной почте всю повесть.
* * *
Единственная надежда, которая и вела ее, и держала на ногах, потихоньку угасала. Вместе с ней последние силы покидали Ганну. Она стала терять сознание и опустилась в снег. С трудом подняла глаза — похоже на дорогу. Никто давно по ней не ездил — колеи засыпаны снегом.
Она долго думала — времени хватало — и наконец решила: надо кончать. Ничего в ее жизни уже не изменится, а ждать, пока смерть придет сама, она не хотела. Потому что неведомо, кого она заберет первым: сына или ее. Если ее, то она на все согласна. Но нельзя допустить, чтобы сын после того, как останется один в этом лесу, на снегу, был обречен на погибель через муки. А если первым суждено умереть сыну, то она, сколько еще суждено будет пожить без Иваньки, никогда не простит себе этой потери. И потому надо сделать так, что смерть забрала обоих сразу.
Ганна положила сына на снег. Он все еще спал, не подозревая, к чему его мама готовится. А она легла рядом, сняла с ноги сапог, размотала онучу. Положила рядом винтовку, примерилась: ее длины аккурат хватает, чтобы палец ноги достал до курка. Осталось только решить, как лечь рядом с Иванькой, чтобы одним выстрелом разом покончить с обоими. Если стрелять с ее стороны, то пуля может не пробить ее насквозь, и тогда Иванька останется жив. Но на что он будет обречен — на долгую и мучительную смерть от холода, голода и диких зверей? Нет, надо что–то переиначить — с трудом Ганна встала, переступила через спящего сына, легла с другого бока. А что изменилось? Все равно придется стрелять через себя: пускать пулю сначала в сына — такого она даже в самых страшных мыслях не могла допустить.
Ганна лежала на снегу рядом с Иванькой, чувствуя, как силы покидают ее, и думала, как поступить. Уже решившись лишить жизни себя и сына, она еще выбирала между смертью быстрой для себя и медленной для сына.
Слух, притупленный от боли, от слабости, от беспомощности, вдруг донес какие–то звуки. Она встрепенулась — где–то урчал мотор мотоцикла. Она положила спящего сына под деревом на снег. А сама подползла к обочине дороги. Окоченевшими руками передернула, как учил батька, затвор винтовки: "Хоть одного, но положу! Из–за вас, сволочи, решила против бога пойти — себя и сына погубить! Так пропадите вы пропадом!"
Как только из–за поворота показался мотоцикл, туманными глазами навела мушку на силуэт и нажала спуск. Успела заметить, как мотоциклист резко вскинул руки и упал на руль. Без управления мотоцикл вильнул и влетел в дерево.
От толчка приклада Ганну откинуло назад. Проснулся Ваня и заплакал. Ганна почувствовала, что не может встать и взять сына на руки — она словно куда–то проваливалась.
Но через минуту опять потянула к себе винтовку — к ней кто–то бежал и что–то кричал. Она не разобрала ни слова, но теперь, когда с одним немцем было покончено, она готова была защищать себя и сына. Руки не слушались, винтовка казалась слишком тяжелой, чтобы снова поднять ее и выстрелить. Над Ганной кто–то наклонился и спросил:
— Ты кто?
Ответить она уже не могла. Силы окончательно покинули ее.
Валерий САМОХВАЛОВ.
С днем рождения, мама!
