Как Cosmopolitan заставил бояться марсиан 0

На рубеже XIX- XX веков Марс стал одним из самых привлекательных объектов для научной фантастики, а идеи о возможном существовании жизни на Марсе оказались в центре многих произведений. Недавно вышла книга «Наука о чужих» историка космонавтики Антона Первушина о том, как в период «марсианского бума» тема внеземной цивилизации с разумными существами захватила воображение и ученых, и широкой аудитории.

«Марсианский бум» — это период конца XIX — начала XX века, когда возник большой интерес к Марсу и его возможному обитаемому состоянию. Этот интерес во многом был вызван работами американского астронома Персеваля Лоуэлла, который популяризировал идею о существовании на Марсе разумной жизни.

Лоуэлл, наблюдая за Марсом с помощью телескопа, утверждал, что на поверхности планеты имеются искусственные каналы, которые, по его мнению, были созданы марсианами для транспортировки воды. Эти каналы стали одной из причин бурного интереса к Марсу в научных и массовых кругах. Лоуэлл также писал о марсианской цивилизации в своих книгах, включая знаменитое «Марс и его каналы» (1895), где он утверждал, что марсиане из-за погибающей атмосферы строят эти каналы, чтобы поддерживать жизнь на планете.

Теория Лоуэлла тоже породила целый ряд текстов, один из которых стал популярным настолько, что его переиздают и экранизируют до сих пор во всем мире. Речь, конечно, идет о классическом романе Герберта Уэллса «Война миров», который в 1897 году, с апреля по декабрь, был частями опубликован в журналах Pearson's Magazine в Великобритании и Cosmopolitan в США, а затем вышел в виде книги.

Основные идеи «Войны миров» Уэллс сформулировал не сразу. Известно, что будущий фантаст-визионер учился в Нормальной школе наук у известного дарвиниста Томаса Гексли (Хаксли), который тоже участвовал в ксенологических дебатах и полагал, что если Вселенная бесконечна, то где-то должен существовать «интеллект, во столько же раз превосходящий интеллект человека, во сколько человеческий интеллект превосходит интеллект черного таракана и во столько же раз эффективней способный воздействовать на природу во сколько раз эффективней воздействует на нее человек, в сравнении с улиткой». Взгляды Гексли и активное обсуждение вопроса населенности соседних планет, без сомнения, повлияли на Уэллса, что подтверждается тем, что 9 октября 1888 года он, будучи начинающим литератором, выступил в Дискуссионном обществе своей школы с сообщением на эту тему, в котором утверждал, что «есть все основания предполагать, что поверхность Марса населена живыми существами». Биографы фантаста отмечают, что он также был знаком со статьей авторитетного ирландского астронома Роберта Болла «Марс» (1892), в которой тот излагал довольно экзотическую гипотезу о том, что суша соседней планеты постепенно погружается в воды океанов, а также с заметкой, опубликованной в журнале «Нейчур» в августе 1894 года, в которой сообщалось, что француз Стефан Жавель, работавший в обсерватории Ниццы, наблюдал «странный свет» на Марсе.

Тема постепенно захватывала воображение молодого Уэллса. В пособии для студентов «Физическая география с отличием» (1893), которое он написал вместе с близким другом Ричардом Грегори, будущим астрономом и редактором «Нейчур», есть и несколько страниц о Марсе. Рассказывая о новейших наблюдениях планеты, соавторы писали: «Раздвоение... каналов Марса, впервые обнаруженное Скиапарелли, было подтверждено во время противостояния 1892 года. До этого подтверждения астрономы косо смотрели на двойные каналы Скиапарелли. Было высказано предположение, что явление было не настоящим, а вызвано недостатками приборов или усталостью глаз... Однако с тех пор один или два других наблюдателя объявили, что раздвоение было реальным, для объяснения которого предложено несколько объяснений. Идея профессора Нормана Локьера заключается в том, что видимость раздвоения создается поясом облаков, появляющимся вдоль центральной линии каждого канала... Г-н Джордж Лебур отметил, что, когда стекло раскалывается при охлаждении, образующиеся трещины похожи на каналы Марса. Такие разломы являются неизбежным следствием охлаждения нагретых недр и сжатия земной коры...

Другая возможная причина была предложена Станисласом Менье. Он взял металлическую сферу и начертил на ней линии и пятна, похожие на те, что на Марсе, но не удвоенные. Он окружил ее на расстоянии примерно десятой доли дюйма (0,254 см) от поверхности тонким прозрачным слоем ткани муслина. Предполагалось, что это должно было изображать атмосферу планеты. Когда на сферу смотрели сквозь муслин, все линии и пятна казались двойными, а при волнистости муслина были замечены некоторые особенности, которые Скиапарелли наблюдал на планете Марс. Объяснение Менье состоит в том, что “солнечный свет отражается от поверхности планеты очень неравномерно, то есть от континентов излучение больше, чем от впадин, морей и каналов. Хотя атмосфера прозрачна, мы не можем видеть ее движения, но если воздушная оболочка включает в себя завесу тумана на подходящей высоте, то возникнет контраст, как это было в случае с муслином, за счет теней, не совпадающих для наблюдателя с лучами, отраженными от разных поверхностей, который проявляется в виде параллельных изображений”».

Как мы видим, молодые авторы верили в существование каналов, открытых Скиапарелли, и в опоре на авторитетные источники даже пытались найти объяснение феномену их раздвоения. В дальнейшем пути друзей разошлись, но они продолжали обмениваться мыслями о Марсе. В апреле 1896 года, когда Уэллс поселился в Уокинге графства Суррей и работал над «Войной миров», он опубликовал в лондонском еженедельнике The Saturday Review небольшую заметку «Разум на Марсе», в которой сообщал: «Если допустить, что на Марсе произошла биологическая эволюция, то возникают все основания полагать, что жители Марса отличались от тех существ, что были когда-либо на Земле по форме и функциям, по строению и привычкам настолько, что их невозможно вообразить в самом причудливом ночном кошмаре. Если мы более внимательно рассмотрим проблему марсианских ощущений, то найдем еще больше причин сомневаться в существовании разумных созданий, вообще сравнимых с нами... Являются ли эти наши органы чувств единственными возможными инструментами для исследования свойств материи? Неужели у Вселенной нет иных граней, кроме тех, которые она обращает к человеку? Ведь есть же различия даже в диапазоне наших собственных ощущений... Жители Марса с малейшими анатомическими отличиями в своих органах от наших могли бы слышать и в то же время быть глухими к тому, что слышим мы, говорить и в то же время быть немыми. По обе стороны видимого спектра, на который свет разбивается призмой, находятся активные лучи, невидимые для нас. Глаза, по строению очень мало отличающиеся от наших, могли бы видеть их и при этом оставались бы слепы к тому, что видим мы».

Цитата показывает, сколь разительно взгляды Уэллса по вопросу биологии марсиан отличались от представлений авторов внеземных утопий, видевших их очень похожими на землян, как в «Муже Беллоны» Уильяма Роу и в «Запечатанном пакете мистера Стрэнджера» Хью Макколла. Марсиане, по мнению Уэллса, должны быть не просто иными анатомически и физиологически — они, скорее всего, отличаются от нас восприятием мира, поэтому полноценный контакт вряд ли возможен. Добавив к этому соображению тезис своего учителя-дарвиниста Томаса Гексли о высокоразвитых космических расах, для которых человечество сравнимо с тараканами и улитками, писатель получил основу для конструирования сюжетообразующего конфликта.

Историки фантастики до сих пор спорят о том, оказывали ли влияние теория Персиваля Лоуэлла и его популярная книга «Марс», британское издание которой появилось в 1896 году, на Уэллса в период написания «Войны миров». Поводы для сомнений действительно имеются: пресловутые каналы упоминаются в тексте мельком как «едва заметные поперечные полосы», и нет самого астронома-любителя с его обсерваторией Флагстафф, хотя сказано о Скиапарелли и Перротэне. Кроме того, Уэллс объяснял красный цвет планеты особенностью марсианской растительности, что вроде бы исключает Лоуэлла, который считал красные участки поверхности безжизненными пустынями. С другой стороны, фантаст описывал Марс как умирающий мир, жители которого начинают вторжение на Землю «под давлением неотложной необходимости» спасения своей расы от гибели, что вполне соответствует воззрениям бывшего дипломата, а во вводной главе присутствует вымышленный астроном Лавелль: «Когда Марс приблизился к противостоянию, Лавелль с Явы сообщил астрономам по телеграфу о колоссальном взрыве раскаленного газа на планете... спектроскоп, к помощи которого он тут же прибег, обнаружил массу горящих газов главным образом водорода, двигавшуюся к Земле с ужасающей быстротой... Лавелль сравнил его с колоссальной вспышкой пламени, внезапно вырвавшегося из планеты, “как снаряд из орудия”. Сравнение оказалось очень точным».

Возможно, Уэллс просто не успел прочитать книгу Лоуэлла, а судил о ней по пересказам, посему и не использовал его спекуляции, предложив читателю свою трактовку популярной темы.

Биографы писателя полагают, что, когда он в мае 1895 года покидал Лондон, замысел «Войны миров» еще не сложился. Сам Уэллс утверждал в 1920 году, что идею ему подал старший брат Фрэнк, которому он и посвятил свой роман: «Книга была написана по замечанию моего брата Фрэнка. Мы вместе прогуливались по мирным окрестностям Суррея. “Предположим, что какие-нибудь существа с другой планеты внезапно свалились бы с неба, — сказал он, — и начали бы крушить всех направо и налево!” Возможно, мы говорили об открытии европейцами Тасмании — очень страшном бедствии для коренных жителей Тасмании! Я забыл подробности. Но это была отправная точка». Однако в газетном интервью, которое писатель дал сразу после публикации книжного варианта романа, он заявил другое: «“Война миров” возникла из замечания, сделанного мне несколько лет назад моим братом, когда мы однажды прогуливались по Примроуз-Хилл в Лондоне, о бомбардировке какой-то деревни в Южных морях. “Что было бы с нами, — сказал он, — если бы какие-то существа, обладающие значительно большей силой, напали на нас и повели себя как команда пьяного военного корабля, выпущенная на свободу среди каких-нибудь кротких дикарей?» Таким образом, мы не можем сегодня точно сказать, когда и где состоялась беседа Герберта и Фрэнка, но, вероятнее всего, это произошло в первой половине 1890-х.