Гражданин Латвии, который лучше всех знает латынь – Марцис Гасунс, родился в Огре, окончил Московский литературный институт, последние два десятка лет совершенствовал свои знания и работал в России, женился, вырастил двух сыновей, а сейчас нашел новое приложение сил в Австрии.
«Литовский был наравне с церковно-славянским и древнеиндийским»
– Почему собрались именно в Австрию?
– В мире есть, наверное, пять центров по изучению древнеиндийского языка. Не страны, а какие-то города и университеты. Москва – один из них, а другой – Вена. Немецкое востоковедение – основа основ, вся современная индология, так или иначе – немецкая. Было время, когда одним из центров изучения санскрита, кроме Индии, был Санкт-Петербург. Например, когда в XIX веке чешский полиглот Винцент Шерцль, изучавший китайский в Лондоне, хотел выучить санскрит, то отправился в российскую столицу. А потом преподавал в Харьковском и Новороссийском (Одесса) университетах.
Вообще, имеется два способа изучения языков – автохтонный и европейский. Последний – это то, как учили латынь в XIX веке в прусских гимназиях. Поэтому отцы-основатели – они оттуда. В частности, Георг Бюллер – автор учебника, по которому санскрит изучают последние 150 лет. Можно проследить и цепочку его учеников, в XX веке это Манфред Майрхофер. Это просто глыбы, на которых вся современная наука держится! Ученик Майнхофера – Хлодвиг Верба. Так что не бывает исследователей вне научных школ.
– Вы также владеете немецким языком?
– Нельзя заниматься индологией без этого. Большинство материалов по индологии недоступны на английском и на русском – а на латышском нет ничего. Разумеется, в индологии нельзя без как минимум пяти европейских языков.
– Какие еще у вас?
– Еще я худо-бедно изучал французский, читаю на итальянском. Английский язык – вообще не в счет. На днях я был у брата – у него 9 детей. И сказал им: на следующий год к вам не приеду, если вы не выучите каждый по одному языку! Вообще, Латвия такая маленькая, что здесь непозволительная роскошь – знать 1-2-3 языка. Здесь надо знать хотя бы пяток. Каждая область тянет за собой какие-то языки. Я немецкий, конечно, не в школе выучил – но без него бы пропал.
– А литовский знаете?
– Могу только догадаться, о чем идет речь!
– Я спросил потому, что в конце XIX века в Московском университете учили литовский.
– Конечно! Дело в том, что есть понятие – опорные языки. Основоположник московской филологической школы Филипп Фортунатов и ввел эту учебную программу, где литовский был наравне с церковно-славянским и древнеиндийским. Было золотое время компаративистики, сравнительного исторического языкознания. В этот джентльменский набор языков входили еще и армянский, и готский.
А что мы имеем сейчас? Старые научные центры стали распадаться. Изучение древних языков уходит из университетов, где оно теплилось 150–200 лет. Даже в Бонне, где оно зародилось, кафедры больше нет. В Москве за 20 лет все поменялось, ведь центр держится не сам по себе – а на каких-то людях. И когда люди уходят, цепочка прерывается – и иногда прерывается.
«Книга должна быть доступной»
– Вы же выпустили ряд книг по санскриту в России, имели издательский центр. Все это закончится?
– Я иду против ветра, продолжаю заниматься изучением мертвых языков и их популяризацией. Нельзя изучать языки по электронным носителям. Видел, как сейчас 10-летнему ученику высылаются файлы, и он должен сидеть в этом компьютере, планшете нон-стоп, пытаясь что-то выковырять. Это не вариант изучения древних языков – для этого нужны древние способы, одним из них является книга. Книга должна быть доступной – и в плане денег, и чтобы ее можно было достать.
Я не современен. Я – осколок другой эпохи, и хочу сохранить ее для будущих поколений. Поэтому я верю в молодежь, в то, что есть способные люди. Чтобы эта цепочка не прерывалась – кто-то должен делать «вопреки».
– Будете, находясь в Австрии, издавать книги в России? Не зачислят в иноагенты?
– В разное время суток я могу находиться в разном состоянии. Предполагаю, что нет!
«Можно ли прожить, преподавая языки?»
– А как в бытовом отношении происходила в последнее время ваша научная работа в Обнинске?
– Я не связан никакими контрактными отношениями. Но при этом я верю, что наука нужна – потому и занимаюсь выпуском бумажных книг. Что, в принципе, устарело. С другой стороны, занимаюсь компьютерной лингвистикой, что является таким передовым направлением – еще 100 лет потребуется, чтобы люди смогли это понять.
Мы все принадлежим к каким-то научным школам, которые пересекаются. Когда я выбирал научного руководителя, то понял, что хочу обратиться к Андрею Анатольевичу Зализняку. Но в Институте славяноведения, куда я должен был пойти, меня бы не поняли. Как так, ведь изучаешь-то санскрит! А в Институте востоковедения санскритскую диссертацию в последний раз защищали в 1994 году. Закрыт совет. И пошел я в Институт языкознания, куда пришлось специально «прикреплять» Зализняка. Так что все произошло в соответствии с древнеиндийской историей, которая такая необычная.
– Для меня Обнинск ассоциируется с ядерной наукой.
– Так точно! Но сейчас наукограды России – а я жил во многих – находятся не в лучшем состоянии. В том же Обнинске ядерное направление – в былом. Но когда в Протвино у дворника образование кандидата физматнаук, это задает планку. Я жил в Академгородке Новосибирска, ты там буквально чувствуешь, ментальное поле как будто заряжено.
– Хотелось бы еще к этому и зарплату.
– Зарплата доцента в Санкт-Петербургском университете может быть 13 000 рублей в месяц. Заведующий кафедрой в Москве – 30–40 тысяч. Что по нынешнему курсу в евро совсем грустно. То есть это должны быть люди, позволяющие себе не зарабатывать денег. Они либо живут впроголодь, либо имеют какое-то недвижимое имущество, либо родственники поддерживают их научное хобби. Здесь нельзя заработать, но это – осознанный выбор, на который люди идут вопреки обстоятельствам.
Когда я поступил в Латвийский университет на факультет иностранных языков, у меня был один страх – я в дальнейшем как мужчина должен обеспечивать семью. К этому времени я познакомился с Кнутсом Скуениексом, Валдисом Бисениексом, Улдисом Берзиньшем. Знал многих полиглотов, видел, как они живут.
«На входе» не имел даже того, что имели они, и не был уверен, что моя жена оценит этот полунищенский образ жизни. А на одного парня на филфаке было 50 девчонок, они рассматривали это время как способ хорошо выйти замуж.
Но для меня оставался вопрос – можно ли прожить, преподавая языки? И двадцать лет спустя я могу ответить: можно, но надо иметь свою жилку. И преподавательскую, и предпринимательскую. Прикладной подход – необходим!