Она появилась в дверях отеля Pullman точно в назначенное время, с веточкой сирени в руках («кто-то сломал и бросил, а я подобрала»), и весь вечер держала ее перед собой, словно та придавала ей силы. Маленькая, хрупкая, вся в черном. Взгляд чуть удивленный и немного испуганный. Лишь увидев в зале своих друзей — соратника по фонду «Подари жизнь» и журналиста Валерия Панюшкина, главреда журнала «Сноб» Сергея Николаевича и критика Нину Агишеву, — заулыбалась и немного оттаяла.
Чулпан Хаматова приехала в Латвию в первые дни войны в Украине после подписания письма 15 известных россиян, где они назвали начавшуюся войну позором, а Россию страной-агрессором. «Мы не верим в то, что независимая Украина представляет угрозу России или любому другому государству. Мы не верим в заявления Владимира Путина о том, что украинский народ находится под властью «нацистов» и нуждается в том, чтобы его «освобождали». Мы требуем прекратить эту войну», — заявили подписанты. Участие в подобной акции не оставило актрисе выбора, и она уехала в Латвию.
23 апреля Чулпан выступила в Риге на антивоенном митинге «Русский голос против войны». А 15 июня она впервые выйдет на сцену Нового Рижского театра с премьерой моноспектакля под названием Post Scriptum — «о совести, сознании и подсознании России». С разговора о ее рижской премьере и началась наша встреча в смарт-клубе «Открытого города».
Когда человек переступает черту
Известно, что материалом для спектакля послужила статья Анны Политковской и запрещенная цензурой глава из романа «Бесы» Достоевского. Расскажите, как родилась идея такого спектакля?
С тех пор, как Алвис Херманис пригласил меня присоединиться к труппе Нового Рижского театра, мы перебирали разные варианты, с чего начать. Первой выбрали пьесу Натальи Ворожбит «Плохие дороги». Но Наталья сказала, что русских актеров, при всем ее хорошем отношении ко мне, в спектакле быть не может, поэтому от этого сразу отказались. Потом появилась идея сделать спектакль про судьбы русских и латышских поэтов, которые жили в условиях несвободы и пострадали от системы. И я уже начала подбирать стихи…
А дальше случилась Буча. Настолько страшная трагедия, что мозг не в состоянии понять, откуда берется эта нечеловеческая жестокость, которая даже не укладывается в понятие войны. И появились «Бесы» Достоевского, неопубликованная глава «У Тихона»...
Через какое-то время возникла еще одна идея — сделать спектакль про Анну Политковскую. Я попросила Диму Муратова прислать мне в электронном виде книгу, которую выпустила о ней «Новая газета». Она у меня есть, но осталась в Москве, как и все другие книги. Но Алвис решил, что Анна слишком однозначный человек, своего рода пророк, которому все ясно. На какое-то время все подвисло…
И вдруг поздно вечером раздается звонок, Алвис говорит: все, завтра начинаем репетировать, через месяц премьера. Я спрашиваю: что? Он говорит: первая часть — Достоевский, вторая — статья Анны Политковской про Норд-Ост. Спрашиваю: а партнеры кто? Он говорит: ты одна. Тут мне совсем плохо стало.
Честно говоря, поначалу у меня это никак не склеивалось. Но так как мы с Алвисом сделали два спектакля, «Рассказы Шукшина» и «Горбачев», я абсолютно ему доверяю. Даже когда не все могу понять и связать, я знаю, что у него есть режиссерское чутье, которое заставляет образы и смыслы работать на каких-то других уровнях.
Вообще Алвис тем прекрасен, что он никогда ничего не разжевывает. Это все в воздухе собирается. Мы даже не обсуждали, про что спектакль. Может, Алвис видит по-другому, но для меня это исследование рождения зла и темной силы. В каждом из нас есть полярные силы, которые либо находятся в балансе, либо что-то перевешивает: темнота или свет. И мне интересно понять — в какой момент человек вдруг теряет свое человеческое лицо и переступает черту.
Labvakar, ka jums iet?
Post Scriptum вы играете на русском языке, но планируете учить латышский. Вы уже нашли свою методику? Вероятно, она будет особенной, ведь предстоит выучивать большие куски текста?
Конечно, буду играть на русском, за месяц выучить латышский невозможно. Но я учу. Вообще я хотела первым делом сказать Labvakar, ka jums iet?, но отвлеклась и забыла.
Пока моя методика — это актер Гундарс Аболиньш. Человек какой-то невероятной готовности помочь в любое время суток. Он мне наговаривает текст на диктофон, а я потом у него уточняю нюансы. В язык очень важно влюбиться. Как только человек влюбляется в язык, он сразу по-другому начинает его учить. И вот Гундарс, с его внутренней глубиной, просто влюбил меня в латышский язык, я его слушаю как музыку и понимаю: ой, мне же надо слова учить!
Как вас приняли в театре?
Чтобы мне было проще учить язык, Алвис попросил всех в театре разговаривать со мной только по-латышски. И я в гримерной с чудесной Яной, которая почти не знает русского, пытаюсь объясняться. Иногда мы категорически не понимаем друг друга, и было много смешных ситуаций, когда она поняла совсем не то, что я имела в виду, а я поняла не то, что говорила она.
Но по-другому язык не выучить. В Риге все говорят по-русски. Я прихожу в магазин, говорю Labdien, а мне сразу — что вы хотите? И как-то глупо продолжать общаться на латышском, тем более, что я еще недостаточно его знаю.
Еще у меня есть чудесный преподаватель, которая не только учит со мной язык, а оказывает мне невероятную человеческую поддержку. В первые дни после приезда было ощущение, что у меня просто «отключили» кровеносную систему. Настолько импульсивно я приняла решение об отъезде! У меня никогда в мыслях не было, что я могу уехать из России.
Да, когда-то я купила в Латвии ВНЖ и землю, но скорее так, на всякий случай, все время казалось — ну, все еще не так страшно. За несколько лет я построила дом в чудесном поселке и приезжала туда, как правило, в августе, мне даже часть пандемии удалось в нем пожить. Это было наше семейное место силы — камыши, озера…
Причем я каждый год думала: продлевать вид на жительство или не продлевать? Такое количество денег тратить на то, чтобы раз в году приехать и отдохнуть, не проще ли снять какой-нибудь домик?
Но я и представить себе не могла, что этот дом станет убежищем в один из самых страшных моментов моей жизни. Отъезд дался мне очень тяжело, мне казалось, что у меня уходит почва из-под ног. Ну, и судьба детей, конечно, мучила, их пришлось с корнем вырвать из привычной ситуации.
И вот я пришла первый раз на урок латышского языка в интеллигентную скромную квартиру, grāmatas всюду. И эта учительница стала моим психотерапевтом. Я такого желания помочь, защитить еще не встречала. «Все у вас получится», «латышский язык такой легкий, за три дня выучите»...
Первые дни она мне даже готовила, давала пироги с собой: накормите девочек. Это было так трогательно! И сейчас, всякий раз, идя к ней на урок, я расплываюсь в улыбке.
Самое главное, что есть неравнодушие. Когда к тебе кто-то неравнодушен, ты в ответ тоже неравнодушен и дальше создается баланс, в котором можно существовать.
Вопрос из зала: а как ваши девочки пережили переезд в Латвию?
Младшая пошла в школу и довольно быстро там прижилась. Несколько дней, правда, переживала, что все на латышском языке, даже плакала, но многие в школе говорят по-русски, переводят ей, объясняют. И она привыкла. Недели через две у нее был день рождения, и количество детей, которые пришли к нам в гости, ничем не отличалось от того количества, которое приходило в Москве. Я ее спросила, как ты умудрилась за две недели собрать такую толпу друзей. Она сказала, что ей очень нравится школа, и она с удовольствием туда ходит.
А старшие?
Старшая дочка собралась поступать в музыкальное училище, а средняя пока еще в поиске. Она проучилась полтора года в Академии внешней торговли в Москве и сейчас думает, что делать дальше.
Они не жалуются?
Ну, либо они меня жалеют и берегут, и говорят, что все в порядке, либо на самом деле все в порядке. Они на связи со своими друзьями, по видео, по телефону. Это все-таки немножко другое поколение, это нам важно сесть, налить, поговорить, а у них все иначе.
«Я никогда не сотрудничала с властью»
Вопрос из зала: в интернете когда-то ходил такой стишок: «Утром Путин без затей скушал четырех детей, а пятого, помятого, спасла Чулпан Хаматова». Вопрос — что с вашим фондом сегодня?
Спасибо за вопрос. Фонд работает, я остаюсь его учредителем. И так как у нас в фонде горизонтальные связи, нет вертикали власти, поэтому он работает, как и прежде, сам по себе. И будет работать дальше, а я всеми силами буду помогать ему отсюда, как всегда и помогала — в качестве волонтера. Кроме того, у нас есть два сестринских фонда в Лондоне — Gift of Life и в Америке — Подари Life. И в фонде за все это время собрана невероятная команда профессионалов, они продолжают помогать врачам лечить детей. Присутствующий здесь Валера Панюшкин не даст соврать, он был автором сценария нашего первого благотворительного концерта в театре «Современник», на котором мы собрали 300 тысяч долларов на аппарат по облучению крови!
Валера и все мы видим, как на наших глазах изменилась сфера детской онкологии в России, в том числе и благодаря фонду «Подари жизнь». И, конечно, такая работа делалась не мной одной.
За 15 лет ваш фонд «Подари жизнь» оказал помощь 73 тысячам детей, страдающих от онкологии. Невероятная цифра! Но это стало возможным во многом благодаря импортным лекарствам и оборудованию. Что теперь с этими поставками, как на них повлияли введенные против России экономические санкции?
С зарубежными лекарствами и оборудованием стало сложнее и дороже, так же, как и в вопросах логистики. Но какие-то проблемы решаются. Например, после моего интервью программе «Скажи Гордеевой» к нам вернулась компания DHL. Они поняли, что есть особо незащищенная категория россиян, для которых надо сделать исключение и возобновить работу. Поэтому они продолжают доставлять незарегистрированные лекарства для наших подопечных.
Кстати, еще во время ковида, когда также были закрыты границы, мы научились решать проблемы с доставкой костного мозга (который живет короткое время) от неродственных доноров из зарубежных регистров. Если за определенное количество часов не успеть доставить его в клинику к пациенту, то можно выкидывать. А это очень дорогостоящая история: поиск подходящего донора и забор у него клеток. Чаще всего врачи находят совместимых доноров для наших детей в немецком регистре. Так вот первая партия стволовых клеток, которая доставлялась уже во время войны, летела из Германии через Стамбул. Курьер из немецкого регистра доноров костного мозга встретился там с нашим курьером, чтобы передать ему сумку с клетками.
Вопрос из зала: Про вас пишут разное, в том числе про ваше сотрудничество с властью. Но я все равно вас очень уважаю и не раз переводил деньги в ваш фонд. А есть возможность сейчас из Латвии это делать?
Спасибо огромное, продолжайте это делать! Есть английский фонд Gift of Life, можно туда зайти и сделать донат. Это проще, чем через американский Подари Life, но и там можно.
Еще раз вам огромное спасибо! Но хочу сказать, что я никогда не сотрудничала с властью. И никогда не была доверенным лицом Путина. Я записала ролик, потому что создавали клинику для онкобольных детей, и я благодарна тому, что эта клиника стоит.
О том, как в России организована такая помощь, расскажу историю.
В 2008 году большой десант из нашего фонда поехал в известную в Америке частную клинику St. Jude Children's Research Hospital — учиться. Эта клиника занимается лечением гематологических и онкологических заболеваний, научной деятельностью и существует на частные пожертвования.
И один из вопросов со стороны нашего фонда американскому был о том, как они налаживают отношения с государством?
Дело в том, что в России многие законы противоречат потребностям пациентов, и их надо менять. А чтобы эти законы поменять, нужно быть в контакте с людьми, которые их пишут, надо им объяснять, почему этот закон вредит пациенту и т.д. И нам было интересно, как это делают в Америке, как они налаживают эти контакты.
Они удивились: а зачем налаживать контакты? Они даже не поняли, что мы у них спрашиваем. Я снова объясняю: ну, например, такая ситуация, что нужно поменять закон… Они говорят: а мы тут причем? Зачем мы будем тратить время на поиск этих контактов, если через 4 года этих людей уже не будет?
Мы поняли, что они, вероятно, смогут нас научить чему-то другому, но в этой ситуации нам придется самим принимать решения и самим искать пути изменения этих законов.
Как Горбачев продавал себя англичанам
Чулпан, расскажите, как вы познакомились с Михаилом Сергеевичем Горбачевым?
Я очень люблю Михаила Сергеевича, и считаю его своим другом. Но это случилось не сразу. Меня можно назвать счастливым ребенком перестройки, я всеми этими базовыми понятиями свободы: мнений, выборов, передвижения, была инфицирована еще в обычной советской казанской школе. Хотя времена были пограничные, а перестройка и гласность только начинались. Подростком я приняла эти правила игры и считала, что правда за свободой. В отличие от учителей, которые сходили с ума, вызывали родителей в школу и пытались всех подстричь под одну гребенку.
А потом прошло много лет, нам нужно было собрать деньги на оборудование для клиники, и мне говорят: у Горбачева есть фонд, иди к нему и попроси. У него была запланирована встреча с кинокритиками, и я напросилась вместе с ними. Когда она закончилась, я говорю: можно я вас поотвлекаю? Дайте денег нашему фонду! Он говорит: а у меня нет. Я: как так, у вас же большое здание, фонд... А он говорит: из этого большого здания нас давно выгнали, остались два коридора на двух этажах. И мы сами ищем деньги на строительство клиники в Петербурге, как и вы. Но хочу дать вам совет: у нас с вами есть ресурс, мы публичные люди, нас все знают. Вперед!
А потом я попадаю в Лондон, на благотворительный вечер в пользу клиники Раисы Горбачевой, она еще не достроена и для нее собирают деньги. Полный зал английских аристократов, и я оказалась рядом с Михаилом Сергеевичем. И вот он выходит и говорит: ну давайте, покупайте меня! Ему говорят — столько-то, а он — нет, мало! И предлагает: а еще я могу спеть, могу чай поднести. Это могу, и это…
А я сижу и думаю — какой позор, что происходит? Россия захлебывается нефтью, у нее куча денег, а бывший президент продает себя англичанам ради русских больных людей!? Я испытала настоящий шок! Но больше всего меня поразила его легкость. Человеку было не важно, как на него посмотрят, он не считает это унижением. Потому что хочет построить клинику, хочет помочь! Кстати, они тогда очень много собрали. И вот так, постепенно мы начали дружить.
Однажды он мне кучу книг подарил. А я загрузила все это в багажник и забыла. Думала, книжки о политике, я никогда их читать не буду. Но как-то поехала в отпуск, и уже в Шереметьево поняла, что ничего не взяла почитать. Пришлось достать его книгу из багажника. На пляже я ее открыла и… не смогла оторваться. Я поняла, что вообще ничего не знала про страну, про то, что сделал этот человек, который вдруг сказал: а теперь мы пойдем другим путем! А все остальные сказали: а мы не пойдем, нам и так хорошо!
В общем, я приехала из отпуска другим человеком. И у нас с Михаилом Сергеевичем по-другому стало складываться общение, уважение к нему росло с каждым днем. А он остался верен своим принципам. И когда мы репетировали спектакль «Горбачев», он ни разу меня не спросил: покажи-ка пьесу, что вы там обо мне написали? Было абсолютное уважение к чужому мнению и настоящая свобода творчества. Он как бы сказал: хорошо, я тебе доверяю, этому Херманису тоже доверяю! И все.
Вы так точно сыграли Раису Максимовну благодаря общению с Горбачевым, это он вам помог?
Нет, когда он начинал говорить о Раисе Максимовне, то сразу плакал. Спрашивать дальше было трудно. Это любовь какая-то невероятная, взаимное проникновение друг в друга…
Меня поразила, что очень мало кадров осталось о времени его пребывания у власти. Либо все это где-то спрятано в архивах телеканалов, либо просто смыли. Ни Эрнст, ни Добродеев мне ничего не смогли предоставить.
И когда я в одном интервью пожаловалась, что очень мало видео, мне какой-то человек, то ли из Самары, то ли из Саратова, бывший владелец независимой телестудии, прислал свое интервью 1996 года, когда Горбачев баллотировался в президенты. Интервью должно было идти час, но они просидели два часа. В какой-то момент и Раиса Максимовна подсела.
Когда я его стала смотреть, я поняла, что уже в 1996 году никакой демократии в России не было. Горбачеву даже не давали издавать свои книги, он печатал их за границей. Представляете: человек, который вернул России свободу, отменил самиздат, дал возможность читать запрещенную литературу, сам оказался под запретом!
Вопрос из зала: У вас даже голос был похож на голос Раисы Максимовны. Как вы достигли этой степени интонирования?
Честно? Поначалу она вообще мне не давалась. Видеоматериалов мало, подсмотреть неоткуда. И я ужасно мучилась, смотрела эти малюсенькие видео, здесь две минуты, здесь секунда, здесь три секунды, здесь минута. И вдруг на какой-то репетиции… это мистика профессии, я не знаю, как это происходит, но я вдруг понимаю, что Раиса Максимовна пришла. Я говорю текст и понимаю, что это она говорит слова, она смотрит на партнера, она ходит по сцене… И у меня начинается паника, мне кажется, что она и уйти так же может, как пришла.
Ложусь спать и мне страшно. Я начинаю повторять — у меня не получается. Утром я прихожу с синяками под глазами на репетицию, мы начинаем работать, и она снова приходит. А потом каждый спектакль я все время боялась: придет или не придет?
Что касается похожести, то я думаю, Михаил Сергеевич меня любит, поэтому даже если бы ему не понравилось, он бы все равно похвалил. Но на премьеру пришла ближайшая подруга Раисы Максимовны. И когда она подошла после спектакля и сказала мне, что в какой-то момент стала дергать мужа и говорить: это Рая, ты видишь, это Рая, — тут у меня от радости полились слезы и в душе «запели ангелы». То есть какая-то мистика была.
Не знаю, буду ли я еще когда-то играть в этом спектакле... Театру Наций негласно запретили играть со мной в Израиле. У нас должны были быть гастроли в апреле, но Жене Миронову не разрешили выходить со мной на сцену.
Правда, что перед спектаклем Михаил Сергеевич вам сказал, что если хорошо сыграете Раису Максимовну, он готов на вас жениться?
Да.
И как развивались отношения? Ему же спектакль понравился.
Ему понравился, но я к этой теме не возвращалась. (Смеется.)
Снайперы и свобода
Вопрос из зала: Чулпан, я вам очень благодарна за спектакль «Горбачев». Но мне бы хотелось пофантазировать: а что бы сегодня обо всем, что происходит, сказала Галина Волчек, с которой вы много лет работали в «Современнике»?
Можно, я не буду отвечать? Иначе получится некое противопоставление моей точки зрения, человека, который находится вовне, и людей, которые внутри. Я ведь потому и уехала, чтобы не принимать каждый день решения, которые приходится принимать там. Не только потому, но это одна из причин.
Я разговаривала по телефону с одной знакомой из театра, которая спросила: а тебя в Латвии не обижают? Когда узнают на улицах, не плюют в лицо? Я говорю: нет, никто не плюет. Наоборот, подходят украинские женщины с детьми, беженки, которым хочется выговориться, мы обнимаются и стоим вместе плачем. Для них очень важно, что есть какие-то представители России, которые не поддерживают войну. И когда я им рассказываю, что таких людей много, они тоже страдают, болеют душой, мучаются, но они закрыты в своем мире и не могут вам это громко сказать, — им становится как-то легче. И вдруг слышу в трубке всхлипывания. Моя знакомая говорит: спасибо, что ты и за меня, и за всех нас это делаешь.
Вопрос из зала: как вы чувствуете, сколько все это может продолжаться? Когда Россия прозреет?
У меня на этот счет есть своя теория. В России был очень короткий период свободы. А что такое свобода? В моем понимании, это когда человек берет на себя ответственность, когда он говорит — давайте что-то поменяем, и начинает делать, потому что знает, как это поменять. Или даже если не знает, но берет на себя ответственность и сам это делает. Я принимаю решение — и я за него отвечаю. Так вот в России у большинства не было времени это почувствовать.
У меня в жизни был один случай, очень символический. Я стояла в пробке на Ленинском проспекте, торопилась на стройку клиники. В мою сторону красный светофор — все стоит. В обратную сторону все машины едут. Я стою вторая в ряду. 5 минут стоим, 10, думаю, наверное, светофор сломался. Смотрю в зеркало заднего вида, там пробка аж до Кремля. Я подхожу к человеку впереди и говорю: послушайте, видимо, светофор сломался, поехали, у нас все равно главная дорога. Он говорит: нет, не поеду, вдруг там кортеж какой-то едет, не хочу получить пулю в лоб. Я говорю: какой кортеж, какая пуля!? Тогда меня пропустите. Он поскрипел, отодвинулся, и я поехала.
Еду, немножко пот стекает, думаю, может, и правда где-нибудь снайперы сидят? Впереди никого, у меня пустая дорога. И вдруг смотрю в зеркало заднего вида —- а за мной устремилась вся кавалькада автомобилей, включая этого человека. Поэтому я и говорю: кто-то должен взять на себя ответственность.
Так вы доехали?
Да, мы прекрасно доехали.
Валера Панюшкин: Снайперы были в другой раз, когда открывалась эта клиника, и на открытие должен был приехать Путин. Сначала прибыли два автобуса снайперов, которые расположились на крыше, во дворике, по больнице. Уже поставили стульчики для начальства, уже Собянин прибыл, и вдруг ко мне сквозь толпу бежит Чулпан… А был тот короткий промежуток, когда президентом в России был Медведев. Чулпан подбегает: Валера, ты же журналист, скажи мне, Путин же не президент, а кто?
Да, у меня с этим всегда были проблемы.
Страна — это люди
Вопрос из зала: а вы к нам надолго?
Многие мои коллеги подолгу жили за рубежом, это нормально.
Я сама три года прожила в Берлине и полтора года в Лондоне. Тогда было легче, дети были маленькие и можно было не спрашивать их мнения. Я вообще за то, чтобы было проникновение разных культур друг в друга. Это дает такие классные ощущения! Иметь возможность приехать в Берлин, выучить немецкий язык, играть на немецком, потом вернуться домой, поработать в русском театре, потом поехать, сняться в английском кино. Это и есть нормальная жизнь артиста. Сейчас ее нет, и будут ли проекты, не знаю.
Я благодарна Алвису, по крайней мере сейчас у меня есть план я знаю, что буду делать. А что будет дальше…
Когда началась война, я была не в Москве, а в отпуске, и просто туда не вернулась. Из отпуска был долгий-долгий перелет в Ригу, через несколько стран. И вот в этом состоянии, когда ты понимаешь, что лишаешься всего — любимой работы, дома, будущего, я решила, что не буду спешить, дам себе хотя бы месяц, чтобы восстановиться, прийти в себя, успокоиться.
И в это время я получила столько внимания в Латвии, причем от людей, которые даже не знали, что я артистка, которые и по-русски не говорили, но были такие отзывчивые, так старались помочь... Когда-то удавалось, когда-то нет, но я ни разу не слышала — это ваши проблемы, уходите. Мне говорили: сейчас, подождите секунду, если получится, мы решим. Меня это очень тронуло… Страна — это люди.
А через месяц я поехала в Берлин, немецкий я знаю, в отличие от латышского, там куча друзей, предложения о работе, все как бы хорошо, прекрасный родной Берлин, в котором я жила, в котором знаю каждую улицу. И вот на третий день я поняла: хочу в Ригу. И дочке своей говорю: поехали домой. Не знаю, что это такое, но у меня какая-то интуитивная потребность быть здесь. И я приехала в Ригу.
Вопрос из зала: русская культура сейчас терпит страшнейшие удары. Но она нужна именно там, где проживает много русских. Например, в Латвии. Как вы думаете, будут открываться новые театры, другие культурные площадки вне России?
Думаю, обязательно. Сейчас еще непонятно, с кем это делать, многие уехали, но не смогли жить за рубежом и возвращаются. Должно пройти какое-то время, когда уже будет понятно, кто где осел. Мы на связи. И это не только артисты, это драматурги, художники, сценографы, композиторы, хореографы. В общем, нужно сначала собрать всю палитру и со временем, я думаю, такие проекты будут появляться.
Реплика из зала: но русская-то культура закончилась...
Да она как трава из-под асфальта, все равно вылезет, потому что у людей есть потребность петь, играть на музыкальных инструментах, читать стихи…
Ваше интервью Катерине Гордеевой посмотрело 5 миллионов человек! Какое огромное влияние имеет ваше слово! Большинство зрителей наверняка были россияне…
Думаю, это не мое влияние, это потребность людей в какой-то другой, отличной от официальной, информации. Все альтернативные каналы в России закрыты: «Новой газеты» нет, «Эха Москвы» нет, «Дождя» нет, остался один ютуб. А потребность видеть и слышать кого-то, кто думает так же, как ты, осталась…
Солидарных с вами наверняка было большинство, но судя по комментариям, немало и несогласных. Как вы справляетесь с этим негативом?
А многие российские сайты я не могу посмотреть в Латвии. Мне присылают разные ссылки, но они у меня даже не открываются.
Реплика из зала: Чулпан, вы большая и замечательная актриса! Мы так рады, что вы к нам приехали!
Знаете, как страшно выходить на сцену после таких громких слов! Все придут смотреть большую актрису. И каждый раз для меня это ужас…
Вопрос из зала: что дальше будет с вашей международной карьерой?
Знаете, у меня вообще нет звездных амбиций, мне это не интересно. Я знаю, что такое слава и популярность, и знаю, какова их цена.
Помню, я снималась у Валеры Тодоровского, и при этом заканчивала ГИТИС. Было это в самом начале 90-х. И между съемками забегаю в туалет ГИТИСа, ободранный, с вонючими лужами, и в одной из луж вижу себя. На обложке какой-то газеты написано «Она будет звездой». Интервью Валеры Тодоровского. И вот мы смотрим друг на друга в этой вонючей луже, и я понимаю: вот она, настоящая слава! Это был прекрасный урок на тему, что такое популярность и чего она стоит.