Хранить вечно: убийства, совершенные Цукурсом, подтверждаются британскими архивами 7 2213

Причиной тому — отказ Генпрокуратуры ЛР продолжать расследование по делу Хербертса Цукурса, одного из палачей Рижского гетто, ликвидированного в Уругвае спецслужбами еврейского государства в 1965 году.

Решение латвийской прокуратуры прокомментировал магистр политологии, кандидат исторических наук Яков Фальков (Израиль). Его CV включает Тель–Авивский университет, Музей Холокоста в Нью–Йорке, центр "Яд Вашем" в Иерусалиме:

— Думаю, что латвийская прокуратура неправа в том, что касается фактической составляющей дела Цукурса. Рассмотренные ею свидетельства преступлений этого персонажа действительно не идеальны — как с точки зрения их содержания, так и с точки зрения процедуры их сбора.

Но тут возникает вопрос: а имеем ли мы право сегодня, более чем восемь десятилетий спустя после тех страшных событий, полностью отвергать немалочисленные показания их жертв — фактически в угоду предполагаемому преступнику — на том лишь основании, что форма и буква этих показаний не соответствуют нашим сегодняшним требованиям?

Помимо этого, как профессиональный историк с многолетним стажем и опытом работы в множестве архивов, я утверждаю, что прокуратура пошла по пути наименьшего сопротивления в поиске новых свидетельств деяний Цукурса. Лично я без труда обнаружил в Британских Национальных архивах следственное дело по Рижскому гетто, которые британские следственные органы вели во второй половине 1940–х гг. прошлого века.

А в этом деле мною были найдены несколько данных под присягой британским следователям показаний о личном участии Цукурса в убийстве евреев в Рижском гетто. Почему те же самые материалы проглядели уважаемые латвийские прокуроры?

И, наконец, вопрос — пожалуй, наиболее существенный в обсуждаемом контексте — к латвийскому законодательству в целом, на которое ссылается и последнее решение Генпрокуратуры Латвии по Цукурсу: каким образом стало возможным, что в современном европейском государстве, члене ЕС и НАТО уже сам факт принадлежности Цукурса к Команде Арайса, созданной и руководившейся СС/СД — то есть криминальными структурами, согласно Нюрнбергскому трибуналу — не может служить достаточным основанием для признания этого персонажа военным преступником?

— Яков, вы — бывший рижанин, расскажите о семейной истории.

— У обоих моих родителей Вторая мировая война забрала многих родственников. У папы, который родом из Лудзы, один дед погиб в Вятлаге, куда его отправили советские оккупанты вместе со старшим сыном в середине июня 1941 г. В самой Лудзе немцы уничтожили еще одного его деда и двух бабушек, две тети погибли в Рижском гетто или в Румбуле.

У мамы, родители которой до войны жили в Ленинграде, семья попала в блокаду: погибла от немецкой бомбы старшая сестра, совсем еще маленькая девочка, двое дядьев — один в коммунистическом подполье, другой на фронте. Мамин отец сражался в рядах советской армии, защищал город на Неве, многие родственники погибли в оккупированной Белоруссии. Так что детство мое проходило в тени этой трагической семейной истории, которая в 70–е гг. была еще более чем свежа.

Рижская бабушка, папина мама, детство и юность которой прошли в независимой Латвии и которая прекрасно говорила по–латышски, ненавидела советскую власть и часто рассказывала мне о хорошей жизни "при Улманисе". С отвращением пересказывала известную байку про "диких" жен советских офицеров, щеголявших в экспроприированных ночнушках на танцплощадках. Вспоминала уморенного в ГУЛАГе отца. Переписывалась при мне с Международным Красным Крестом в надежде отыскать где–нибудь на Западе пропавшую в Рижском гетто младшую сестру. А однажды даже взяла меня с собой на ежегодную церемонию поминовения убиенных родственников в Лудзенском лесу.

Мамины же родители в Ленинграде, у которых я бывало подолгу гостил, разумеется, вспоминали блокаду. Деда, у которого после революции на его глазах отца растерзали взбунтовавшиеся рабочие, долгая служба в армии сделала ревностным коммунистом. Поэтому он в разговорах всегда строго придерживался официально принятой на тот момент трактовки истории. А вот бабушка могла вспомнить ужасы блокады и страх репрессий, особенно после 1948 г., когда начались гонения на евреев и в их военном городке распространялись слухи о скором выселении в Сибирь всех евреев, включая недавних боевых офицеров и их семьи.

Помимо этого, не могу не вспомнить моего друга детства, латыша, родственники которого при наступлении Красной армии в 1944 г. бежали на Запад, о чем он мне много рассказывал. А также почти целый год выступлений в составе латышского молодежного духового оркестра, с которым в конце 1980–х я объездил всю Латвию и в котором проникся духом Атмоды. Национальное пробуждение латышей вызывало у меня уважение и поддержку, поскольку резонировало со всем тем, что я слышал от моей рижской бабушки еще в раннем детстве и моим общим отрицательным отношением к тогдашним советским реалиям.

Также по теме: В Сейме обсудили реабилитацию участников полицейских формирований — и лично Цукурса