Где болит? Везде. Что сегодня происходит в Израиле

Это вылилось в полномасштабную войну, в которой страна держала оборону сразу на семи фронтах. На бумаге война закончилась 10 октября. По факту — продолжается до сих пор.

Подробности о том, что происходит на самом деле, скудны – информационное поле уверенно заняли пропалестинская сторона. И когда организация Jewnited предложила присоединиться к информационному проекту Behind the Headlines ("Между заголовками" — англ.) и на неделю окунуться в Израильские реалии, долго думать не пришлось.

Факты

За неполные 80 лет своего существования Израиль мог бы уже и привыкнуть к войнам, но не привык. Резня на музыкальном фестивале «Нова», последующее вторжение в мирные поселки, атака с земли, воздуха и из-под земли. 1200 убитых на месте, 251 заложник. Самому младшему — 9 месяцев, старшему — 82 года. Безумные по своей жестокости убийства, изнасилования, издевательства и глумления: все это многим хотелось бы списать на преувеличения пострадавшей стороны, но не получается: террористы фиксировали свои похождения на камеру и сами выкладывали это в сеть. А интернет помнит все. 

Спустя месяц, сотрудники ЦАХАЛ (Армия обороны Израиля) выпустили документальный фильм Bearing Witness, полностью смонтированный из документальных кадров камер наблюдения и нашлемных камер боевиков ХАМАС. Этот фильм нельзя назвать «тяжелым»: на закрытых показах люди теряли сознание, впадали в истерику. До конца досмотреть могли единицы. 

Фильм так и не вышел к широкой аудитории. Израиль в очередной раз продемонстрировал стойкость и нежелание предъявлять миру свои раны. И даже сейчас, спустя два года, очень неохотно снимает бинты перед посторонними.

Почему я поехал

Израиль встречает странно. Неприлично, непривычно, неправильно. Ты едешь... с пониманием, так скажем. Не как на похороны, конечно — но как к другу на серьезные неприятности. В романах это обычно обозначают как-то вроде "с мрачной решимостью на лице". 

Это когда заходишь в помещение, мрачно-спокойно оглядываешь растерянных пострадавших и говоришь: "Ок, рассказывайте, что у вас случилось". 

Ну потому что — "случилось", да. Разумеется, я читал. Смотрел, слушал, видел, не верил, проверял, перепроверял, звонил, просыпался от вашего «Цева Адом» (Мобильное приложение раннего оповещения тревоги) в важных мне районах, находясь за тысячи километров от вас, когда вы не брали трубки, раскалял добела кнопку «Обновить», считал. 

Вот поэтому я сейчас приехал к вам и хочу, чтобы вы мне сами рассказали, что у вас тут и как на самом деле. 

Израиль встречает... 

...нежась под жарким солнцем на берегу Средиземного моря, семь минут слушает твое фаталистически-обреченное сопение, потом мягко поворачивается, поднимает на тебя бездонные, желто-черные глаза и мягко говорит:

– Чего кричишь? Успокойся. Рэга. (Подожди — перевод с ивр.). Кушать будешь?

Ненавижу слово кушать.

Тель-Авив встретил меня даже ему несвойственной ноябрьской жарой +33 на солнце: тень отсутствует как явление. Центральные дорожные артерии города сразу после Шабата захлебываются от резкого выброса автомобилей, сбивающихся тромбами в узких улочках Яффо. Из бесчисленных баров вырывается музыка. Нетрезвый парень без майки вот уже две минуты идет перед нами за двумя невероятно красивыми девушками, бормочет. Девушки идут босиком — туфли в руках. Трезвые. В какой-то момент, когда мне вдруг кажется, что может случиться конфликт, одна из них поворачивается к парню, ослепительно улыбается и искренне говорит: "Лайла тов!" (Спокойной ночи — перевод с ивр.). Парень осекается, улыбается в ответ, отвечает "лайла тов" и уходит.

Спасибо, мы сами

С первых же встреч со спикерами появляется ощущение иррационального раздражения. В любой конфликтной ситуации ты интуитивно ожидаешь скорбь. Слабость, на которую можно реагировать, в зависимости от собственных умозаключений. Скорбь — это некая подсказка, отправная точка, от которой можно оттолкнуться и делать выводы: искренне ли, оправданно ли. Соизмеримо ли. Отсутствие скорби можно списать на равнодушие и даже жесткосердечность, но тоже нет. Не получается. 

– Здравствуйте! Как хорошо, что вы приехали, мы вам очень рады! Где у нас горе? - Да везде. Как помочь? - Да никак, спасибо, не надо, мы сами. Вы уже кушали?

Израильтяне охотно идут на контакт, просто и открыто говорят на темы, которые кажутся очень сенситивными. Нет надрыва, нет замкнутости, напускного спокойствия, наигранного веселья. Спустя время понимаешь, что проблема в тебе. За последние годы мы успели так укачаться на эмоциональных качелях, что соприкасаясь с трагедией ждём привычного эмоционального выброса, готовясь его оценить по шкале от 1 до 10. Выброса нет – нет подсказки.

После трагедии 7 октября Израиль, как и сотни раз до этого, привычно разместился на двух столпах коммуникации с внешним миром: 1. не можешь помочь - не мешай; 2. кому надо, тот знает. 

Никто не заламывает руки, никто не кричит: «Надо сделать так, чтобы об этом узнали все!». Ну, почти никто. Я кричу. Мне в ответ – добродушное пожимание плечами: «Ну мы же ничего не скрываем, смотрите. Кто хочет — тот видит.». Представители общественных организаций, политологи, политики — все в разговоре признают, что они безнадежно проигрывают информационную войну во внешнем мире. Но при этом говорят: «А мы и не играем».

Их война — на семи фронтах: сектор Газа, Западный берег реки Иордан, Ливан, Сирию, Ирак, Йемен и Иран. А жизнь продолжается: в барах звучит музыка, по набережной Средиземного моря бегают красивые парни и девушки. Абсолютное большинство из них – резервисты. Они уже побывали там и еще туда вернутся, пока не закончат. 

Беженцы наоборот

Понятие войны неразрывно связано с таким явлением как беженцы. Уж нам ли не знать: добрая душа Латвия умудрялась принимать в свои объятья сирийских, украинских, российских "бегущих от войны". После 7 октября с этой проблемой пришлось столкнуться и Израилю. Только немного не так. В первые же месяцы войны в Израиль вернулось около 3000 Евреев. В 2024 году — около 30 тысяч. Большая часть из них – с целью помочь армии. 

Израиль внезапно столкнулся со сложной ситуацией: число добровольцев сильно превысило количество амуниции. К тому же громадный объем экипировки был щедро отправлен в помощь Украине – не назад же просить. Снова помог народ: деньги на форму, бронежилеты, каски, фонарики – собирали всем Израилем. 

До последнего заложника

Израиль ждет заложников. Когда мы прилетели – ждали троих. Пока мы были там — ХАМАС вернул еще одного. Осталось двое. Попробуйте на минутку абстрагироваться от окружающей нас европейской, псевдолиберальной повестки и вдуматься в смысл этих слов: два года, сцепив зубы, получая обвинения в бесчеловечности, идя на бесконечные дипломатические уступки, семьи Израиля ждут двух заложников, захваченных в плен более двух лет назад. Террористы продолжают диктовать свои условия, "человеколюбивый мир" продолжает упрекать правительство Израиля в "чрезмерно жесткой позиции". Один из заложников – гражданин Тайланда. За него тоже готовы бороться до последнего. И еще одна важная вводная: оба мертвы. 

На встрече с депутатом Кнессета я спросил: "Не кажется ли вам, что ваше молчание в инфополе, ваше неучастие в информационной войне, увеличивает количество ваших жертв?". Он просто ответил: да, увеличивает. Но мы не будем менять свою линию поведения для того, чтобы удовлетворить чье-то представление о "правильности". У нас украли людей — мы обязаны их вернуть. Живых или мертвых. Даже ценой жизни своих. Своих, которые сознательно готовы платить эту цену.

Хаколь Беседер (все окей — с ивр.)

Вся поездка — шесть дней. Мы галопом скачем от точки в точку, из крайности в крайность. День — пылающий жизнью Тель-Авив. Беженка из Ливана, сбежавшая в Израиль еще в 2007-ом, во время Второй Ливанской "июльской войны". Иврит с нуля, с акцентом, то самое "нет войне".

Центр ЛГБТ, немного манерный соучредитель: "Да, мы за то, чтобы всем. Да, мы столица ЛГБТ. Нет, мы не против Палестины". Ежегодно, при содействии "Ха-Мерказ Ха-Геэ" Израиль принимал около 120 беженцев из Палестины, ищущих убежища от репрессий, связанных с их сексуальной ориентацией. 

– Да мы почувствовали начало войны, когда наши друзья из других стран перестали отвечать на наши письма.

– Друзья?

– Конечно.

– Как вы относитесь к флагам ЛГБТ на пропалестинских митингах?

– Ну, это... Странно. 

Израиль — столица гей-парадов. Палестина — последняя точка рейтинга толерантности к нетрадиционным. Как же так? Неужели настолько можно не вникать? Неужели настолько заголовки стали важнее очевидного?

– Мы можем вам как-то помочь?

– Все в порядке. Хаколь Беседер.

Знать и помнить

Север, поселок Мадждаль-Шамс, почти граница Ливана, футбольный стадион. Два дня войны — чужой войны. Тут живут друзы — те их представители, которые всю жизнь были за мир. Даже название деревни арабское. В переводе с арамейского Мадждаль-Шамс — солнечная башня. На рассвете сюда приходят первые солнечные лучи. Звучит сирена, местные жители говорят "коль беседер – это нас не касается" 

Ракета прилетает в стадион. 650 кг железа и смерти падает на футбольное поле: площадку, на которой в этот момент проходит детский матч. 42 раненых, 12 погибших. Все дети. Одного ребенка ракета впечатывает глубоко в землю,  его ищут двое суток. Находят останки под обломками...   С нами соглашается встретиться один из пап. Мужчина, который приезжает к стадиону, смотрит в камеры и говорит: "Они не специально". Свою дочь он нашел сразу. Она лежала рядом со входом. Не футболистка, просто оказалась там. Папа — парамедик. Он быстро констатировал смерть. Попросил остальных прибежавших накрыть ее чем-нибудь и побежал искать тех, кому еще можно помочь. 

– Вы не думали уехать куда-то после этого?

– Нет.

Друзы верят в переселение душ. Он верит, что и его дочь скоро вернется в родную деревню. А как это: он вернется, а они уехали? Это же их поселок.

Стояли звери около двери

Предпоследний день в Израиле. Рано утром выезжаем из Иерусалима в сторону юга. Автобус выворачивает на шоссе 232 – дорогу крови: 7 октября на ней погибло около 400 человек. Черные пропалины на асфальте — следы сгоревших машин. Фото на обочине — улыбающиеся лица тех, чьи телефоны перестали отвечать на звонки родных после утренних новостей "на Юге что-то происходит". 

Нир Оз — поселок на границе с Газой. Его основал Одед Лифшиц – человек, который свято верил в то, что добро порождает добро. Каждую неделю он приезжал на машине к границе с Газой, забирал там детей, нуждающихся в медицинских обследованиях, и вез их в Израильскую больницу. 7 октября его машина совершила последний маршрут. Вместе с другими заложниками его вывезли на ней на территорию Газы и убили. Примерно 2\3 захватчиков составляли те самые "мирные". В сланцах и майках с принтами. Молодые и задорные, они планомерно превращали бывший рай в ад. Убийство одной из жительниц кибуца было снято на ее же телефон и выложено на ее странице в Facebook. О ее смерти родные узнали именно так. Убийцам вообще нравилось снимать. Большая часть материалов фильма Bearing Witness была снята именно там. Там же было снято запекание в духовке годовалого младенца, поджигание промежности девочки подростка, изнасилование и убийство жены на глазах ее мужа — кадры, которые позднее были вырезаны из финального монтажа документального фильма, не предусмотренного для публичного просмотра. Я посмотрел режиссерскую версию.  

Сегодня поселок пуст. Рита Лифшиц — родственница похищенного Одеда — приезжает на встречу с очередной группой. Говорит текст, который кажется немного канцелярским и заученным. В конце признается человеческим голосом: "Это моя терапия. Моя возможность не сойти с ума". С нами она сбросила еще несколько граммов боли. Мы уехали с тонной.

We Will Dance Again 

Финальная точка — фестиваль NOVA. Просторная поляна, залитая солнцем, сотни молодых улыбающихся людей. Бесконечные ряды фотографий. Когда они увидели летящие ракеты,  подумали, салют. Да и не было возможности убежать: тысячи людей не успели ничего – ни сгруппироваться, ни дать отпор сотням нелюдей, которые пришли, чтобы убивать. 

Их гасили автоматными очередями, забрасывали гранатами в тесных бомбоубежищах, тащили за волосы — живых и мертвых — в грузовики, чтобы вывезти на территорию Газы и сделать товаром для обмена. Евреи  ценят мертвых так же, как живых. Это сложно понять тем, для кого и жизнь не стоит ничего, но этим удобно пользоваться в своих целях. 

В этой траве — кровь, в воздухе — крик. Это не художественный оборот:  спустя два года кровь просто не могла уйти достаточно глубоко в землю – слишком много ее пролилось. А крик продолжает звучать. Залезает под кожу и звучит внутри тебя. Снаружи — тишина как раз. Несмотря на сотни людей, которые приезжают сюда: кто-то, чтобы узнать, кто-то – чтобы не забыть. 

Наш сопровождающий, который всю неделю следил, чтобы мы вовремя сели в автобус и хорошо поели, стоит возле одной из сотен фотографий, держит телефон. Ор Хаим, брат его жены, спокойным голосом говорит, что тут пробка, наверное, будет пробовать возвращаться. Это его последнее отправленное голосовое сообщение. Его тело опознают спустя несколько дней. Он был убит в автомобиле. Одна из черных пропалин на дороге носит его имя.

«Я не хотел говорить вам о своей личной истории, чтобы у вас не было ко мне особенного отношения». 

Они все не хотят говорить о своей личной истории. Все не хотят особенного отношения. Но у каждого из них эта — Своя История есть. Израиль не хочет никого хватать за грудки и рассказывать свою историю. Он готов говорить для тех, кто готов его слушать. Это резко выбивается из привычного уклада. 

Бен-Гурион проводил нас домой улыбающимся небом и фотографиями двух улыбающихся заложников. Их ждут и дождутся. Как дождались останков Адара Гольдина — бойца ЦАХАЛа, погибшего в Рафиахе 11 лет назад. Израиль умеет ждать. Он ободряюще похлопал нас по плечу и мягко предложил приезжать еще. Ему всегда есть, что рассказать.