Есть город, который я вижу во сне: путешествие во времени из Риги в Одессу 0

Полет первым классом

Помню, что самолет был очень рано, но заснуть в нем было никак невозможно. Во–первых, Ту–134 довольно шумная машина, к тому же летние воздушные фронты, турбулентность.

Во–вторых, было очень интересно разглядывать с высоты землю, превратившуюся буквально в географическую карту, вроде той, которая висела над дачной кроватью. Там Россия была красной, а Украина зеленой.

Папе как преподавателю РКИИГА в течение года полагался один бесплатный полет — туда–обратно — и скидка для членов семьи. Поэтому летнее воздушное путешествие сделалось традицией. Впервые родители решили отметить мое окончание 1–го класса. Полетели в Одессу к родственникам мамы.

Первые воспоминания про аэропорт — какие–то железные решетчатые ворота с летного поля, мы даже не проходили, как сейчас выражаются, терминал. Зато сразу — такси. В то время можно было за рубль заказать с борта самолета. И впечатление от украинского языка — вывеска: "Перукарня". Parruccherie — на итальянском парикмахер. В Одессу, основанную во времена Екатерины II, нахлынуло много европейских релокантов — в первых рядах шли цирюльники с Апеннин. И вот в городе появляется Итальянский бульвар. В советское время улица Спортивная и Томаса…

А вот улица Жуковского, на которую прибыл автомобиль с шашечками, фактически все время была под одним названием. Одна из старейших улиц города, считается, что заложена еще де Рибасом в 1795–1797 годах. Впервые упоминается в 1808 году в документах о развитии почтовых домов Херсонской губернии. Для Одесской почтовой конторы в 1812 году был выкуплен дом Бржезовского на пересечении с Екатерининской улицей (на месте современного здания Укртелекома). По этой конторе улица получила свое первое название — Почтовая — под которым она обозначена на карте города 1826 г.

В 1822–1824 годах по проекту знаменитого одесского инженера Жюста Гаюи при пересечении улицей Карантинной балки был сооружен Новиков мост (по имени владельца одесского канатного завода купца Новикова). Мост является также самым старым каменным мостом Одессы. Современное название улица получила в 1902 году к 50–й годовщине со дня смерти русского поэта Василия Жуковского (1783–1852). Таким образом, это одна из немногих улиц города, которая почти не меняла своего названия.

Дом же тети Клавы и Галочки был построен в 1925 году для работников Черноморского пароходства, где служил муж Клавдии Ивановны — как положено, одесский дядя Сева–капитан. К концу 1970–х годов он уже отошел в вечное плавание, и квартира являлась коммунальной. Мне впервые довелось разбираться с тем, что такое общая кухня, общий туалет, общий телефон. Все строго!

Соседи, впрочем, были очень тихие, Альберт и Мария. "Греки", — как–то сказала про них тетя Клава. И то сказать, потомки Эллады в Советском Союзе находились на некотором контроле…

Без выигрыша

Квартира на первом этаже в здании стиля конструктивизм выходила окнами во двор и на улицу Лизогуба. В честь народовольца ее переименовали из Карантинной, а уже в новые времена часть получила имя писателя–одессита Юрия Олеши. Но тот сочинял не на мове, и потому ее теперь переименовали в очередной раз. Так или иначе, на углу Жуковского и Лизогуба находилось интригующее учреждение за высокой стеной из светлой плитки. "Погранзастава", — пояснила тетя моей мамы. Одесса хоть и не являлась режимным городом — все–таки крупный порт, много иностранных студентов — числилась пограничной зоной.

Поздними вечерами патрули сгоняли с пляжей романтические парочки, а по песку проводили контрольно–следовую полосу. Хотя, честно говоря, куда тут можно было удрать — разве что в Социалистическую Республику Румынию? Дурнив немае.

Но вот в современной, как выражаются, геополитической ситуации, расположение рядом с Южным региональным управлением Государственной пограничной службы является весьма опасным. И у старого дома велики шансы не дожить до своего столетия…

Прибыв утром в квартиру Поповых, я тут же принялся исследовать книжный шкаф. Извлек историю СССР, удивился фразе про какие–то репрессии — и тут же заснул. Так я впервые узнал про то, что, оказывается, не все в нашей стране было гладко.

Просто не очень политизированная продавщица лотерейных билетов Клавдия Ивановна и преподавательница фортепиано Галина Всеволодовна держали в своей библиотеке примерно те же книги, что в бытность отца семейства. А там было много изданий хрущевской оттепели. Например, Малая советская энциклопедия, из которой я почерпнул про сложные отношения с Югославией. Все это, повторю, происходило после 1–го класса.

Разумеется, обсуждать тогда прочитанное с родителями мне было не с руки. У нас было много других, одесских занятий. Жизнь там шла, выражаясь по–французски, жовиальная. Ритуал обеда, к примеру, занимал часов шесть. То есть три часа на готовку — и три часа собственно сидения за столом, разговоров и игр. Коронным номером кулинарии Клавдии Ивановны были "синенькие" — баклажаны с перцем, вкусней коих я не едал с той поры, хотя постоянно стремлюсь к недостижимому идеалу путем покупки в нашей стране Евросоюза и НАТО всяческих овощных консервов, выработанных в UA.

Самой же любимой игрой в одесском доме был "Спринт". На столе высилась гора лотерейных билетов — и рублей. Все шло по–честному — мы платили за момент азарта и совместно вскрывали крохотные бандерольки. "Без выигрыша", — чаще всего читалось на них. "Выигрыш 1 рубль", — оставшись при своих, приходили в восторг. А тетя Клава в лучших традициях маркетинга рассказывала байки про мужика, который с похмелья отдал нераспечатанный билет за кружку пива, а тот выиграл "Жигули".

Кстати, о спиртном. За столом был только один его вид — вишневая настойка. Мне тоже дали попробовать на язык, ничего так. Но, естественно, килограммы свежей вишни с Привоза уплетались только так. И — абрикосы, которые тут в буквальном смысле валялись под ногами. Жердельки — называли этот сорт.

Среди одесских гастрономических специалитетов 1970–80–х годов необходимо выделить также мидии. Черные моллюски собирались загорелыми ребятами на бетонных, поросших бородатыми зелеными водорослями, причалах. Но за столом мамы и дочки Поповых ими брезговали — рядом же порт, мазут.

Памятник Кобзарю

В Одессе времен Леонида Ильича было не очень много национального колорита. Скорее это был советский город на Украине. Книги на этом языке стояли в магазинах невозбранно, и, казалось, мало кто из почитателей литературы интересовался монументальной историей УССР.

Я, честно говоря, облизнулся — хотел бы такую. У меня, видимо, это на генном уровне: тяга к красивым и не очень нужным изданиям. Папа вот так же приобрел в рижском "Глобусе" яркий бело–сине–красный японско–английский словарь. Он еще вкладывался в эдакую суперобложку–коробку. Стоил 12 рублей, как хорошие духи, и мама высказала свое мнение…

Ну а классик мовы высился буквально в паре кварталов, недалеко от полуподвальной булочной, где продавали душистый хлеб с корочкой сверху. Ту самую паляницу, правильное произнесение которой в сегодняшней Украине служит в определенных кругах тестом для идентификации "свой–чужой".

На постаменте мрачному Тарасу Григорьевичу было высечено:

I мене в сім'ї великій, В сім'ї вольній, новій, Не забудьте пом'янути Незлим, тихим словом.

Памятник, поставленный совсем недавно — тоже при Брежневе — смотрелся очень солидно, и символически открывал одноименный парк. Впервые разбить сад возле бывшей турецко–татарской крепости Хаджибей, завоеванной в 1789 году (прямо одновременно с Великой Французской революцией) собирались еще в начале XIX века, но, как и все в Российской империи, откладывали — и наконец завершили при Александре II. С царской поры в парке остался обелиск в честь победы над Наполеоном.

Неподалеку была читальня с симпатичным мне сатирическим журналом "Перець" на украинском языке и скрыто–бульварной "Вечерней Одессой" на русском. Эту газету без привычных советским СМИ орденов стали выпускать всего пять лет назад, и она сразу сделалась хитом среди горожан средней руки, к которым принадлежали наши родственники. Создатель "Вечерки" Борис Деревянко редактировал ее с 1973 по 1997 год, пока не был застрелен по дороге на работу. Убийство не раскрыто и по сейчас.

Присутствовала в парке Шевченко также галерея гербов породненных с Одессой городов. Выбрали исключительно портовые: Варна, Сплит, Ванкувер, Генуя, Балтимор. Тут же был вход на трибуны главного стадиона города, резиденция местной команды "Черноморец". Тетя Клава не жаловала шумных болельщиков, маршировавших с дудками: фанаты чертовы!

Ретроспективно, мудрая женщина была права — ведь жуткий пожар в Доме профсоюзов в 2014 году по сути был следствием столкновения группировок футбольных фанатов, по–разному ориентированных.

Еще в парке по выходным собирались коллекционеры. В основном из тех, кто еще не уехал, но уже собирался. На летней эстраде шли простенькие шоу.

Уравновешивать украинство Тараса Григорьевича поручили другому поэту, мастеру советской лирики и патетики Роберту Рождественскому. Трудно представить сейчас, получал ли автор множества популярных песен авторские еще и из Одессы. Но только вот его текст "Реквием" взывал над парком Шевченко постоянно:

• Убейте войну, прокляните войну, люди Земли!
• Но о тех, кто уже не придет никогда, заклинаю — помните!

В летнем парке, полном веселых людей, стоящих за сахарной ватой и бьющих по прибору–шагомеру, громогласный репродуктор близ монумента Великой Отечественной войны даже мне, маленькому, казался искусственным, неуместным. А один какой–то пьяненький, урвав тут же разливного вина по 20 копеек, глумливо вопил: "Помнитя!"

По морям, по волнам

В конце парка, примыкающего к морю, имелось две лестницы. Широкая и пологая шла к Ланжерону–Комсомольскому. Самый популярный одесский пляж был одновременно и самым забитым. Крупный песок смешивался с абрикосовыми косточками, арбузной кожурой, шелухой от семок и обглоданными початками "пшонки" — как тут именовали вареную в соленой воде кукурузу. О, этот неизбывный одесский попкорн, который поедали на неудобных деревянных лежаках. По–моему, никто за них плату не собирал…

Наш же путь, как правило, лежал чуть левей, мимо летнего ресторана со страшными пьяными, по крутой каменной лестничке среди зарослей. Она выходила на кусочек причала, по какому–то стечению плановой экономики вышедшего за пределы промзоны и потому используемого загорающим и купающимся людом. И вот тут–то я и подружился с морем — чего не случилось до того ни на нашем мелком Рижском заливе, ни в бассейне бани "Варавиксне", куда водили первоклашек.

"Если хотите научить ребенка плавать — бросайте его в воду", — очевидно, решили мои родители. В качестве дополнительной мотивации были приобретены маска и трубка. В последнюю моментально набиралась соленая вода, и я ее скоро отбросил. Зато волшебный мир колыхающихся водорослей, гирлянд мидий, снующих рыбок и раздувающихся, переливающихся, опасных медуз был прекрасен. Хотя никакой не Коралловый риф, а всего лишь заброшенная стенка Одесского порта.

Из этого же порта мама с папой отправились в круиз по Черному морю на только что построенном в Финляндии теплоходе "Карелия". С билетами через знакомых помогли одесские родственники. Тур именовался "От Одессы до Батуми", сопровождался заходом во все культовые города Крыма и Черноморского побережья Кавказа. На судне было много немцев, и папу иногда принимали за интуриста, потому что ему удалось приобрести на Привозе в лавке местной торговли вполне себе модные шорты.

Особенностью "Карелии" были еще и игральные автоматы — не привычные нашей детворе гонки и "Морской бой", а всамделишные "однорукие бандиты", тоже финские.

Я немного расстроился из–за того, что меня не взяли на корабль. В качестве утешительного заплыва одесситы отвезли меня с пляжа Отрада на только что построенный Морвокзал. Модернистское здание из бетона и стекла напротив Потемкинской лестницы и монумента дюку де Ришельё (первый в Одессе, 1828) серьезно пострадало в результате ракетных ударов.

В Одессе же я впервые увидал чудесные модели парусных и паровых кораблей в Морском музее, картины Айвазовского в музее искусств, памятник Пушкину, поставленный при Александре III на деньги горожан, послушал в оперном театре — копии Дрезденской оперы — легендарную "Пиковую даму" по сюжету Александра Сергеевича. У нас дома в Риге была серая коробка с пластинками, и неожиданно заучил несколько арий. Единственный такой случай в жизни.

Боротьба за мову

Ей в то же самое время занимался одессит Вячеслав Караванский. Родившись в 1920 году, он с детства начал писать стихи по–украински. Во время румынской оккупации Одессы, когда всех местных евреев перестреляли — а те, кто скрывался, умерли не менее мучительно, о чем великий рассказ Валентина Катаева "Отче наш" — Караванский учился на филологическом факультете университета.

Вступил в Организацию украинских националистов, имел литературное псевдо — Бальзак. Через это получил в общей сложности 30 лет советских лагерей.

В позднесоветское время Караванский не так чтобы бедствовал: переводил для журнала "Днiпро" душещипательный роман Шарлотты Бронте "Джейн Эйр". И, будучи свидомым украинцем, полемизировал с Александром Солженицыным, коего обвинял в шовинизме и имперстве.

Теперь же улица старшего современника Пушкина, Жуковского, стала носить имя Караванского. Но моим одесским родственникам уже все равно — они или на кладбище, или в Китае.