«У каждого в Латвии свой латышский. Все исправляют язык собеседника» - Хаматова

На самом деле, новый спектакль Алвиса Херманиса «Страна глухонемых» как раз об этом — об одинокой победе над вынужденной немотой. Это не фигурально, а буквально так. А еще «Страна глухонемых», поставленная по мотивам фильма Валерия Тодоровского «Страна глухих» (1998) и повести Ренаты Литвиновой «Обладать и принадлежать», — про попытку поменять себе судьбу. Об этом Чулпан Хаматова рассказала Сергею Николаевичу в интервью специально для «Спектра».

- В «Стране глухонемых» вы впервые играете на латышском языке. Наверное, вместе с изучением и постижением этого языка вам открылось и что-то новое в национальной культуре, характере самих латышей, в понимании Латвии как страны, которую вы выбрали для постоянного места жительства. Что вас больше всего поразило? Что стало откровением или неожиданностью?

- Что у каждого тут свой латышский. Каждый обязательно старается исправить латышский своего собеседника. Но с другой стороны, именно это дало мне некую свободу. Нет тут никакой жесткой определенности. Вот в немецком языке есть так называемый Hochdeutsch (общепринятый литературный вариант немецкого языка — Ред.). И в театре ты должен говорить на Hochdeutsch. Если это только, конечно, не ультрамодернистский спектакль, весь построенный на молодежном сленге. А в латышском языке, как мне кажется, царит более свободная атмосфера. И это обстоятельство ослабило психологический зажим и сняло необходимость бесконечно сдавать языковой экзамен перед латышскими зрителями. Я могла больше сконцентрироваться на том, что именно я играю, чем на том, достаточно ли убедительно звучу. Тем более, что угодить никому невозможно. Я много и усердно занималась со своим педагогом, потом приходила на репетиции, и мой партнер Гундар Аболиньш, помогавший мне, в том числе, с освоением латышского, говорил, что все не так. После этого я проходила роль со своей подругой, в четвертом поколении рижанкой, и она опять мне объясняла, что все не так. Что теперь так уже не говорят… В какой-то момент я смирились, что буду звучать как-то по-своему. Главное, чтобы звучание моего латышского не оскорбляло слух наших зрителей.

- Ну, насколько я могу судить по отзывам профессионалов, не только не обижает, а напротив, вызывает одно восхищение. Мне все говорят, что ваш латышский просто какой-то безупречный…

- Он, конечно, не безупречный. Но я рада, что, по крайней мере, он понятен и никого в зале не обижает.

- Ваш пример в «Стране глухонемых» убеждает, что иностранный язык не является таким уж неодолимым препятствием на пути на сцену.

- Безусловно! У меня самой никогда на этот счет не было ни малейших сомнений. Если ты хочешь, если стараешься, если упорно овладеваешь этим языком, рано или поздно ты станешь в нем свободным. У меня сейчас бывают моменты во время спектакля, когда я абсолютно забываю, что играю на латышском языке. Конечно, очень важно, кто тебя окружает, кто и как тебя поддерживает. И мне в этом невероятно повезло. Мои дорогие партнеры буквально меня выводили на сцену, как на костылях, поддерживая и опекая меня каждую секунду. И это счастье нашей профессии. Потому что актерское ремесло не сводится лишь к знанию языка. В истории мирового театра и кинематографа достаточно примеров, когда актеры перепрыгивали эту планку и шли себе дальше.

- «Страна глухих» Валерия Тодоровского — знаковый фильм в вашей судьбе, после которого, как принято говорить, «вы проснулись знаменитой». Если отмотать ленту назад, что тогда, в 1998 году, было для вас самым важным? Какое стремление, какая эмоция определяла тогда вашу жизнь, чего вам больше всего хотелось добиться?

- Я тогда заканчивала театральный институт. И мое главное желание было — выжить. Съемки в основном все шли по ночам. Утром мне надо было идти на занятия, вечером шли дипломные спектакли, в которых я была занята. Надо сказать, что Валера Тодоровский не рассчитывал на такой успех. Это был очень скромный, малобюджетный фильм, который не предназначался для большого проката. Его собирались продать ограниченным тиражом в видеосалоны, где он должен был сгинуть на кассетах VHS. У нас ничего не было. Ни вагончиков, ни техники, ни большой группы. Переодевались в машинах. А параллельно с нами Никита Михалков снимал своего «Сибирского цирюльника». И я помню, как ранним осенним утром мы, замерзшие и усталые, стояли на Крымском мосту, а мимо нас проплывала колонна из пятидесяти или пятисот машин (я в какой-то момент сбилась со счета), нагруженная съемочной техникой. И это было зрелище «другого кино», совершенно несравнимого по уровню и техническому оснащению со «Страной глухих». Тем не менее, наш фильм тогда неожиданно прогремел и имел вполне успешную прокатную судьбу. Что касается моей роли, то для себя я решила, что это будет такая пастель, акварель, нежная, обволакивающая дымка. Я даже знала, кого конкретно буду играть — Веру Глаголеву! «Ты будешь играть Веру Глаголеву», — сказала я себе. И это сработало как раз на контрасте с героиней Дины Корзун. Все были молоды, счастливы и влюблены друг в друга. И Валера, и Макс Суханов, и вся съемочная группа. В каком-то интервью Валера сказал обо мне в превосходных степенях, назвав меня кем-то вроде «будущей звезды и надежды российского кино». Но узнала я об этом случайно и в весьма грустном антураже, зайдя в туалет ГИТИСа. Газета с моим портретом из «Страны глухих» валялась на полу в какой-то чудовищной грязи и жиже, навсегда отвратив меня от любого пафоса и слишком громких формулировок. Судьба «звезды» вдруг предстала перед мной во всей своей грустной неприглядности и безнадежности.

- По прошествии почти тридцати лет приоритеты изменились, да и вы изменились. Тогда вы играли Веру Глаголеву. А сейчас — с чем вы пришли в «Страну глухонемых»? Что для вас было самым важным, какая была сверхзадача?

- Эта задача менялась, причем несколько раз — и в процессе репетиций, и когда мы вышли на сцену, и после того, как сыграли первые спектакли. Сейчас я играю некую надежду. Прошло тридцать лет: можно ли, не изменяя смысл, не меняя слова, поменять финал этой истории? Сценарий как некая судьба, которая тебя предписана и которую ты в последний момент надеешься переписать. Ты цепляешься за новую подругу, которую играет прекрасная Кристина Крузе. Вот такой постаревший Свинья, вот такой новый юный Алеша… Герои, обстоятельства, язык, жизнь вокруг — все поменялось. И от этого вдруг возникает безумная надежда, что финал возможен другой, что тебя не предадут, что появится свет в конце туннеля. Но этого не происходит. Герои ведут себя так же, как вели себя в сценарии и в фильме тридцатилетней давности. И единственная возможность поменять судьбу — это лезвием ножа провести по линии жизни на ладони. Абсурд, конечно! Но другого выхода моя героиня не видит.

- В повести Ренаты Литвиновой, как и в фильме Валерия Тодоровского, речь идет о двух мирах — мужском и женском. В мужском борются за деньги и за власть. В женском жертвуют, любят и верят в лучшее. Как вы думаете, можно ли эти миры когда-нибудь примирить?

- Я не согласна с вами, что речь идет о мужском и женском мире. Речь, скорее, о двух героинях, которые борются и пытаются научиться сосуществовать, примирить свои взгляды на жизнь, как-то договориться, чтобы обрести некую почву под ногами.

- Но при этом женщины в «Стране глухонемых» находятся в постоянной конфронтации с мужским миром, который жесток и груб, и норовит женщин подчинить себе. Мне кажется, получился очень феминистский по своей сути спектакль.

- Это хорошо! (смеется). Мы именно к этому и стремились. А латышский язык, как мне кажется, только прибавил объема истории о людях, которые не слышат и не могут говорит. Или говорят как-то совсем иначе, чем слышащие. И то, что я сама говорю на неродном мне языке, лишь добавляет драматизма всей истории. Алвис Херманис как очень вдумчивый художник и заботливый друг, предлагая мне эту роль, сам, конечно, очень волновался. Ему было невероятно важно, с каким драматургическим материалом я выйду на сцену, чтобы играть на латышском языке. И для него, и для театра был определенный риск, за который я ужасна благодарна. Все мне помогали. И хотя со стороны может сложиться впечатление, что каждые полгода в Новый Рижский театр приходит новый артист и играет на незнакомом ему латышском языке, это не так. Конечно, за две недели до премьеры я готова была лезть на стену и рвать на себе волосы от отчаяния, зачем я вообще на это согласилась. Зачем я позволила себе увлечься проектом, который в итоге может подвести театр, моих партнеров, Алвиса… Я не боялась своего провала — с самой собой я как-нибудь уж разобралась бы. Но мысль, что моя неудача может рикошетом ударить по театру, мне была невыносима.

- К счастью, этого не произошло. И даже наоборот, ваш успех только послужил во славу Нового Рижского театра. Если позволите, Чулпан, пару вопросов на другие темы. За эти два года Россию покинули многие ваши коллеги. Как известные, состоявшиеся артисты, так и совсем молодые. Разумеется, у каждого свой путь, но тем не менее, что вы думаете о перспективах и возможностях для самореализации, которые сейчас существуют на Западе для российских артистов?

- Смотря кто с какими ожиданиями уезжал… Я уезжала в твердом убеждении, что буду работать здесь водителем или курьером. Это будет для меня очень непростое время, через которое надо пройти. Зато у меня остается свобода выбора, свобода говорить «нет» и «да», когда я считаю это нужным, свобода самовыражения. А невозможность какое-то время работать по профессии — это плата, на которую мне придется пойти. Да, я была к этому готова. Но случилось чудо — меня позвали в театр. И я стала актрисой Нового Рижского театра. И постепенно пришло осознание, что и в нынешних обстоятельствах я могу оставаться в профессии, могу выходить на сцену. Кроме этого, я много гастролирую, выступаю со стихотворными программами русских поэтов. Делаю это с огромным удовольствием. И вижу, что в этих стихах сейчас существует огромная потребность у моих соотечественников, рассеянных по всему свету. Им тоже, как выясняется, необходимо прикасаться к русской поэзии. Я это говорю к тому, что если ты готов буквально к дну, тогда любые проявления, любые знаки с другого полюса для тебя будут неожиданным и приятным подарком. К тому же от дна легче оттолкнуться. Но если ты едешь в надежде на какую-то международную карьеру, тогда тебя могут ждать большие разочарования. Потому что сегодня русские актеры, мягко скажем, не в тренде. И понятно, что это будет еще какое-то время продолжаться.

- Одно из очевидных преимуществ актерской профессии: ты не можешь изменить ничего в своей роли, но можешь время от времени пересматривать свои фильмы. По прошествии этих лет поменялось ли ваше отношение к некоторым историческим персонажам, которых вы играли в кино? Например, к доктору Елизавете Глинке?

- О, тут мы с вами можем зайти слишком далеко… Нет, фильмы я свои не пересматриваю. Нет времени, да, честно сказать, не особо хочется. Что касается конкретно доктора Лизы, я знала ее лично. Мы помогали ее Фонду, принимали больных детей по ее просьбе… Совсем не представляю, какие отношения у нас были бы с ней сегодня, останься она жива. Но мое отношение к той женщине, которую я знала и даже играла в кино, ни в чем не изменилось. Я вообще считаю, что это ужасное лукавство — выставлять таких людей, как Лиза, впереди всей этой пропагандисткой гвардии и бить ее по щекам, обвиняя во всех грехах. Потому что не она должна была становиться объектом праведного гнева. Дети есть дети. И их надо спасать. А вот тем, кто пользуется ими в своих подлых целях, вот им и следует предъявлять претензии.

- «Рано-рано утром она уже была в Москве, но, как после войны, вернулась совсем не такая, какая уезжала». Это строки из повести Ренаты Литвиновой «Обладать и принадлежать». Сегодня вы представляете себе это возвращение?

- Нет, я не думаю об этом. Я запрещаю себе об этом думать, потому что мне становится очень больно. Я начинаю рефлексировать. Стараюсь ни о каком возвращении не думать. Если когда-нибудь это произойдет, то будет прекрасно. Но сейчас я даже не хочу фантазировать на эту тему. Да, у меня там остались дорогие люди. Но очень многие из тех, кого я считала своими близкими друзьями, оказались совсем по другую сторону этой планеты, с другими представлениями о добре и зле, и сейчас я совсем не понимаю, как мы встретимся и о чем мы станем говорить.

- Но пока речь идет о возвращении в обновленное здание Нового Рижского театра. В вашей жизни было много разных сцен и театров. С каким чувством вы оставляете сейчас помещение бывшей табачной фабрики, где почти два года назад состоялся ваш дебют на рижской сцене в спектакле «Post scriptum»?

- Мы уже так долго отсюда выбираемся… Наверное, когда-нибудь, когда я буду проезжать мимо этого здания, то обязательно ностальгически вздохну. Но пока мы отсюда даже еще не съехали. К тому же театр — это все-таки не стены. Точнее, не только стены. Это люди, которые в этих стенах работают и пытаются своих зрителей чем-то увлечь, удивить, восхитить, если очень повезет. С утра они репетируют, вечером играют спектакли… И так всю жизнь. Люди и эти спектакли переедут на другую сцену, удобнее и просторнее, чем та, на которой мы сейчас играем. Вот и все.