Жил–был художник один: почему писать картины в Старой Риге удобнее, чем в Брюсселе 0

Разговорить маэстро о собственной работе не так просто. Он по своей природе молчун, ну а уж если заговорит, то начинает жаловаться на правительство или травить байки "по жизни". А если удается повернуть на творчество, то говорит скупо, как бы несерьезно, с характерным смешком.

Вернисаж

При развеске работ в пространстве вэфовского дворца строго выдержан принцип контраста: чтобы знойное лето уравновешивалось бело–холодной зимой, горизонтальный формат — вертикальным. В целом вышло под стать интерьеру –— светло и жизнеутверждающе.

— Было время, я много рисовал с натуры, сейчас больше по фотографиям, которых у меня залежи. По наитию выбираю, с чем интереснее работать в данный момент — не важно, какое за окном время года. Находясь в Египте, можно прекрасно рисовать зимний рижский пейзаж. После холодной картинки по контрасту делаю лето — часто на обратной стороне старых желтых обоев. Если делать на белой бумаге, то все равно теплым закрашивать придется. После летнего многоцветья возвращаюсь в черно–белую зимнюю гамму, — рассказывает Эдгар Микелсонс.

Работает он в смешанной технике: начинает с разведенной туши, затем накладывает акварель. Когда возможности акварели исчерпаны, добавляет цветной карандаш. В завершение как бы из глубины проступают фирменные наплывы белилами или сбоку черная клякса. Уникальная манера мастера в том и состоит — в преодолении "черного" экспрессионизма раннего периода за счет идиллических рижских пейзажей, впрочем, никогда не переходящих в сладенькое поверхностное любование. Оптимизм изображаемого уравновешивается рваным краем работы, обычно наклеенной на черный фон, плюс название, коряво нацарапанное карандашом.

— С самого начала меня вдохновляла графика Карлиса Падегса и интересовала интеллектуальная композиция. Именно в такой манере в дипломных графических листах у меня получилось переработать личный опыт — в контрастной черно–белой манере. При этом хочется еще добавить какую–то социальность — вразрез общественному мнению. Хотя зачем это нужно — только по шапке получишь. А так: нарисовал домик — и все довольны. (Хмыкает)

Школа

Окончив в 1977–м лиепайскую мореходку, Микелсонс шесть лет отработал механиком на рыболовецких судах, параллельно пытаясь поступить в Академию художеств.

— После трояка за рисунок при первой попытке я направился в студию Виталия Каркунова. Он похвалил мои виды Риги и допустил к участию в конкурсе. Надо было рисовать гипсовую голову — получилось хреново. Каркунов выругал, но сказал: "Попозируешь четыре сеанса — так и быть, возьму…" Первые работы вроде получились, но потом пошел застой… А он все вдалбливал: рисуйте пучками, дробью — совершенствуйте… Чем дальше, тем грязнее становилась работа, и не только у меня. При этом несколько человек все–таки рисовали прилично. Спрашиваю, как это соотносится с тем, что говорит учитель… "А ты его не слушай! Делай, как считаешь нужным…" Ну и зачем мне, спрашивается, такой педагог, чтобы его игнорировать?!

Тут одна знакомая рассказала, что в Болдерае есть интересный парень, у которого можно поучиться. Так я попал к Моисею Зуховицкому. Первое впечатление: дает несуразные задания, заставляет рисовать какие–то кубические и абстрактные штуки. При внутреннем протесте я все–таки следовал его рекомендациям — пока не пошло. У Зуховицкого была установка: делать как можно больше набросков. Двадцать набросков в день — быстро научишься, один или ни одного — не научишься никогда. И это работало!

Вид Болдераи с деревянной застройкой и фирменной микелсоновской кляксой–недотыкомкой. "Тут я изобразил красно–бело–красный флаг, чтобы никто не изображал из меня врага нашей государственности", — прокомментировал художник.

На следующий год те же преподаватели академии с удивлением обнаружили, что у "этого" вдруг непонятно откуда появился рисунок. Со второго раза тоже не удалось поступить — вместо меня взяли по блату какую–то девицу. С третьего раза поступил на отделение графики. Диплом делал у Альберта Голтякова. При этом продолжал ходить к Зуховицкому — в общей сложности пять лет. Именно он научил меня углубленному отношению к цвету и композиции. Плюс пару лет позанимался в студии Абрама Быкова.

После академии у меня была мастерская на улице Матиса, так что в теплое время я устраивал себя сплошной пленэр — ходил и рисовал фасады окрестных домов. Тогдашний мэтр, Индулис Зариньш, как–то зашел в мастерскую, посмотрел работы и сказал: "Этими пейзажами вы себе сделаете имя. Соберем выставку, пригласим искусствоведов и журналистов…" Но тут все резко начало коммерциализироваться, а Зариньш как–то постарел–покоричневел, а потом и вовсе ушел в лучшие миры… Но импульс он мне дал — до сих пор занимаюсь видами Риги.

Место работы — Вецрига

С середины 1990–х и по сегодня с ранней весны до поздней осени Эдгар Микелсонс со своей папкой и раскладным стульчиком каждый день ходит в Старую Ригу, так что стал неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Остальное время года он проводит по месту работы супруги — в Брюсселе, плюс несколько месяцев в Египте.

— До Старого города из Агенскалнса добираюсь на велосипеде. Начинаю часов с двух, а заканчиваю когда как. Летом иногда бывает до полуночи. Выбираю людей положительного европейского вида — и начинаю рисовать. Иногда подходят сами, но в основном выбираю я. Когда портрет готов, показываю издали: не угодно ли приобрести. Бывает, прошляешься весь день — и ничего не заработаешь. Невостребованные работы складываю дома. Может, когда–нибудь пригодятся.

Как–то ко мне в Брюсселе, где я тоже работал на улице, подошел интеллигентного вида дядька и предложил купить сразу сто работ по пятерке за штуку. У него с собой столько не было — пошел к банкомату. Я подумал, что не вернется. Но он вернулся и заплатил как договаривались. К сожалению, в Латвии интерес проявляют многие, а готовых платить куда меньше. С другой стороны, здесь люди меня узнают, а в Брюсселе каждый араб–зазывала может выдвигать свои условия, в некоторых местах центра постоянное бомжатское окружение. Уйма неудобств и куда меньше интереса по сравнению с Ригой, где летом в любой момент можно сесть на велосипед и съездить на Даугаву искупаться.

— При этом сейчас вам, пенсионеру, при неплохо зарабатывающей супруге каждый день отправляться в Вецригу ради заработка не так уж нужно?

— Заработок, конечно, нужен. (Хмыкает) Ну и руку тренировать надо. Чтобы оставаться в форме, надо работать каждый день. Кроме того, если ты зовешься художником, то должен зарабатывать своим трудом. Пока руки не дрожат, воспринимаю мою работу как миссию и способ оставаться в профессиональной форме и жизненном тонусе.

Твердый знак через века

Помимо уникальной авторской техники и творческой независимости от изысков эстетической и рыночной моды отличительной чертой работ художника является подпись. Свои работы он подписывает по–русски — печатными буквами с твердым знаком на конце: Э. МИКЕЛЬСОНЪ…

— Тут все просто. Много лет тому назад я ходил в походы и однажды на песчаниковой скале на берегу речки Аматы заметил еще дореволюционную надпись: Микельсонъ. Как будто далекий предок протянул руку через столетие. К тому же все наши живописные классики при царе–батюшке именно так подписывали свои работы — кириллицей с твердым знаком.

— Но сейчас так никто не подписывается — даже в России…

— Так художник интересен не сходством, а чем он отличается от других. То, что делают все, — заведомо неправильно. Правильно то, что прет из тебя самого и что ты способен изобразить наилучшим образом!

Игорь ВАТОЛИН, фото автора.