"Какие идеалы защищаем, если авторитарные замашки южнокорейского президента Ли Сын Мана стали притчей во языцех".
При обсуждении вариантов завершения украинской войны часто вспоминают перемирие между двумя Кореями, которое было заключено без завершения войны по действующей линии фронта. В 1953 году соглашение между двумя воюющими сторонами не казалось очевидным: южнокорейский президент Ли настаивал на полном освобождении территорий к северу от 38-й параллели, и решающую роль сыграло нежелание американцев продолжать боевые действия. Президент США Дуайт Эйзенхауэр сделал обещание закончить войну одним из главных в ходе предвыборной кампании. При этом расчеты американских генералов показывали, что прорвать оборону северокорейцев будет сложно, а продолжение конфликта может привести к дальнейшей эскалации вплоть до третьей мировой. Но принципиальная позиция Ли в итоге привела к заключению стратегического договора Сеула с США и надежно защитила страну на многие годы.
Заканчивался 1952 год — год президентских выборов. В Америку продолжали ежедневно доставлять солдатские гробы, просвета в конце военного туннеля не наблюдалось, и все больше американцев задавались вопросом: сколько это будет продолжаться? Что мы вообще делаем в Корее? Какие идеалы защищаем, если авторитарные замашки южнокорейского президента Ли Сын Мана стали притчей во языцех, и даже всегда предельно сдержанная The Christian Science Monitor назвала его политику «достойной тоталитарного полицейского государства».
Поэтому когда 24 октября 1952 года на митинге в Детройте кандидат в президенты США от Республиканской партии Дуайт Эйзенхауэр пообещал, что его первой и главной задачей станет «скорейшее и почетное завершение войны» — его услышала вся страна. А фраза «Я поеду в Корею, чтобы узнать, как послужить американскому народу во имя мира» вошла в американские учебники политологии: считается, что она принесла ему не менее 2-3 млн дополнительных голосов. «Многим американцам она сулила именно то, на что они надеялись: фигу под нос людям, ратовавшим за мстительное расширение боевых действий на территорию Китая», — пишет историк Александр Бевин.
Фраза Эйзенхауэра «Я поеду в Корею, чтобы узнать, как послужить американскому народу во имя мира» вошла в учебники политологии.
Эйзенхауэр, уже будучи избранным президентом, действительно съездил в Корею, на месте убедился в бесперспективности продолжения войны, но... Для мирных переговоров, как и для танца, нужны двое — причем оба должны быть заинтересованы в результате. Этого условия не наблюдалось до марта 1953 года.
Формально переговоры о перемирии между китайско-корейской и американо-корейской делегациями велись в местечке Пханмунджом с июля 1951 года. Какой-то педант подсчитал, что за это время на встречах было сказано 18 млн слов, а дело не двигалось с мертвой точки. Потому что реальным оператором Корейской войны со стороны севера был Иосиф Сталин, а его более чем устраивало ее продолжение: пока американцы тратили свои ресурсы на далеком азиатском полуострове, он мог неторопливо готовить свою армию к Третьей мировой в Европе.
Так продолжалось до смерти Сталина 5 марта 1953 года, после чего его преемники подали Пекину недвусмысленный сигнал о смене политического курса. Глава КНР Мао Цзэдун только этого и ждал: на Корею уходила почти треть китайского бюджета, неурожай привел к массовому голоду в северных провинциях, и будь его воля, Мао заключил бы перемирие еще в прошлом году. 26 апреля делегации противоборствующих сторон в очередной раз встретились в Пханмунчжоне, и на этот раз дело пошло гораздо живее.
Линия фронта к тому моменту почти идеально совпадала с 38-й параллелью. Поэтому стороны быстро согласились превратить линию боевого соприкосновения в разграничительную. Куда более сложным был вопрос об обмене военнопленными.
В южнокорейских лагерях содержалось 132 474 северокорейца и китайца. В китайских лагерях насчитывалось 11 559 пленных солдат войск ООН, не считая около 65 000 южнокорейцев, которые, как утверждали коммунисты, были «перевоспитаны» и влиты в коммунистические армии. Мао настаивал на обмене по принципу «все на всех», ссылаясь на Женевскую конвенцию 1949 года, гласившую, что «военнопленные должны быть репатриированы без промедления после прекращения военных действий». Американцы не соглашались; в 1945-47 гг. они вернули 1,5 миллиона советских граждан Сталину без учета их мнения и решили не повторять этот горький опыт. Беглый опрос в лагерях показал, что только 70 000 пленных с севера пожелали добровольно вернуться на родину; китайцы массово просили отправить их на Тайвань.
В Вашингтоне полагали, что после создания прецедента политического убежища для военнопленных коммунистические армии будут «значительно менее надежными, а их правительства станут осторожнее использовать их в агрессивных целях». Если солдаты будут уверены, что их не выдадут по окончании войны, то сдадутся с куда большей вероятностью — особенно актуально это было для армий советских сателлитов в Восточной Европе.
Мао, конечно, был далеко не в восторге от перспективы отдать своему смертельному врагу Чан Кайши на Тайвань тысячи китайских пленных, но еще меньше ему улыбалось продолжение войны в условиях растущего долга за поставки советского оружия — он уже достиг $2 000 000 000, и списывать его Москва не собиралась. В итоге китайцы отказались от принципа «всех на всех», и дальнейшие переговоры свелись к утряске вопросов о том, представители каких стран войдут в комиссию по репатриации, как будет обеспечен доступ делегатов КНР к невозвращенцам, как долго их позволено будет уговаривать и т.д.
В здании, где велись эти переговоры, находился слон, которого до поры старались не замечать — категорическое несогласие Ли Сын Мана с перемирием в любом виде. Еще летом 1951 года, когда стороны только начали прощупывать позиции друг друга в Пханмунчжоне, Ли заявил, что договор, не предусматривающий объединение Кореи в одно государство, не будет иметь юридической силы. «Если мы согласимся на что-то меньшее, чем целостность этой страны, мы предадим доверие тех, кто в борьбе за свободу пожертвовал всем, что им дорого — а этого мы не сделаем», — провозгласил он.
Так что на словах выступая за мир, Ли Сын Ман выдвигал очевидно неприемлемые для контрагентов условия, как-то вывод из страны китайских войск, разоружение северокорейской армии и т.д. Когда он узнал, что переговоры, ступили, наконец, на реальную почву, то отозвал из Пханмунчжона своего представителя, а послу США в Южной Корее Эллису Бриггсу пообещал, что выведет южнокорейскую армию из-под командования ООН (а фактически американского) и продолжит войну самостоятельно.
Ли Сын Ман написал Эйзенхауэру письмо, в котором горько сетовал на то, что перемирие на основе нынешней линии фронта станет для Кореи «смертным приговором без права обжалования», что разделенная страна окажется экономически недееспособной.
Он соглашался рассмотреть возможность перемирия лишь при условии, что все иностранные войска (читай, китайцы) будут выведены с полуострова, а подписанию соглашения будет предшествовать заключение пакт о взаимной обороне с США, по которому они обязуются прийти на помощь Южной Корее немедленно и безоговорочно, без каких-либо консультаций с другими странами или ООН.
Для Вашингтона это предложение означало, что вопрос о войне и мире будет передан в руки самого Ли, а перемирие окажется пустой бумажкой. Учитывая маниакальное стремление южнокорейского президента к объединению страны, он легко спровоцирует Вторую Корейскую войну – и что прикажете тогда делать?
Администрация Эйзенхауэра оказалась в положении, которое в старой России называли «хуже губернаторского». С одной стороны, союзники по НАТО давили на США с целью скорейшего заключения перемирия. В Корее увязли семь американских дивизий, в Европе оставалось всего шесть — этот явный дисбаланс с Группой советских войск в Германии действовал европейцам на нервы. С другой стороны, в США оппозиция перемирию на условиях статус кво имелась даже внутри Республиканской партии, ибо а как же принцип наказания агрессора?
Тот факт, что у агрессора на севере полуострова все уже разбомблено в пыль, их нисколько не утешал, ибо на юге после пребывания там северокорейских войск ситуация была немногим лучше. Лидер республиканского большинства в Сенате Уильям Ноленд ворчливо заявил, что союзники по НАТО «подталкивают нас к дальневосточному Мюнхену».
Эйзенхауэру, который сам был профессиональным военным, не составило труда спрогнозировать дальнейшую эскалацию, прямо ведущую к Третьей мировой. В Вашингтоне его ожидали расчеты Совета национальной безопасности: в случае нанесения советами ударов по американской территории число погибших составило бы приблизительно 9 миллионов человек.
В итоге оставались три варианта. Оставить все как есть, продолжая посылать американских парней на потерявшую стратегический смысл войну. На дистанции это означало внутренний раскол в самих США и разложение американской армии — все то, с чем страна столкнется в конце 1960-х, уже на другой войне при другой администрации. Этот путь Эйзенхауэр отверг еще до своей инаугурации.
Альтернативы — либо двинуться навстречу ядерному Армагеддону, либо воспользоваться окном возможностей, открывшимся со смертью Сталина. Для Эйзенхауэра выбор был очевиден, и после 1953 года в списке своих достижений на первое место он неизменно ставил не высадку в Нормандии, не экономический бум 1950-х, а достижение мира в Корее.
В ситуации глобального противостояния Штаты так или иначе не могли бросить Южную Корею на произвол судьбы. И все же южнокорейская историография считает, что летом 1953 года Ли добился выдающегося результата.
При этом в тот последний месяц войны, которого могло и не быть, не затяни Ли войну своей аферой с пленными, войска ООН потеряли 25 000 человек убитыми и ранеными, подсчитал генерал Кларк.
<iframe width="560" height="315" src="https://www.youtube.com/embed/LU_7Ccme0EA?si=pe7UGDfGnlx2HNrc" title="YouTube video player" frameborder="0" allow="accelerometer; autoplay; clipboard-write; encrypted-media; gyroscope; picture-in-picture; web-share" referrerpolicy="strict-origin-when-cross-origin" allowfullscreen></iframe>
