Юра Борисов подносил снаряды для мэтра.
"Это же не детектив, а сложное, полифоническое, подробное исследование закоулков истории".
В рамках масштабного киноромана «Хроники русской революции» аристократка Ариадна Славина (Юлия Высоцкая) втягивает в революционную работу влюбленного в нее юного пианиста Лешу Тихомирова (Никита Каратаев). Руководит подпольем неуловимый и неубиваемый революционер по кличке Лютер (Александр Мизев), по типажу напоминающий молодого Рутгера Хауэра времен «Бегущего по лезвию». Противостоит им молодой офицер Михаил Прохоров (номинант «Оскара» Юра Борисов) – чуть ли не единственный честный человек в прогнившей царской охранке.
Андрей Кончаловский – живая связь времен, соавтор сценариев Тарковского и постановщик оттепельной классики «Первый учитель» и «История Аси Клячиной». В 1980-е он успешно работал в Голливуде – его короткометражка «Сломанное вишневое деревце» и притча в жанре экшн «Поезд-беглец» были отмечены оскаровскими номинациями. С 1990-х Кончаловский все чаще возвращается к трагическим страницам истории XX в. – сталинские репрессии в «Ближнем круге», нацистские концлагеря в «Рае», «новочеркасский расстрел» в «Дорогих товарищах». И вот теперь выпускает «Хроники русской революции» – свой второй сериал после «Одиссеи» для HBO (1997), за которую он получил премию «Эмми».
Андрей Кончаловский рассказывает СМИ, почему решил сменить первоначальное название «Герои и выродки», какие исторические прототипы у главных героев, а также рассуждает о роли снега в русской политической истории.
«Вы должны сами решить»
– Можно сказать, что «Хроники русской революции» – это ваш самый масштабный проект? В плане производства – если говорить про количество сюжетных линий, героев, массовку, количество смен и т. д. Масштабнее, чем «Одиссея» и даже поэма «Сибириада», которую вы снимали в СССР?
– Легче всего сказать «да». Но вы знаете... С опытом работа становится более функционально легкой – если мы говорим о режиссуре как об искусстве руководства. Для меня 50 лет назад [метраж] час сорок минут – это было много. На самом деле в профессии режиссера много вещей, которые решаются по мановению руки, – но в юности рука не там машет и не так. Поэтому для меня главный принцип сегодня – найти правильных людей, дать им задачу и не мешать. Если не справляются, значит, надо найти тех, кто может справиться. А моя задача как организатора – направлять это все в общее русло.
– Тема революции и ее последствий возникала в вашем кино не раз – можно вспомнить и ваш дебют «Первый учитель», и ту же «Сибириаду». А когда появились мысли снять фильм-хронику о революции? Может быть, еще в 1990-е, когда открылись архивы?
– Знаете, я с трудом могу вспомнить, по какой причине у меня родился первый ребенок. То ли это был обильный ужин, то ли любовь. С этой точки зрения то же самое можно сказать о каких-то замыслах. Иногда все начинается с того, что тебе надо что-то делать, чтобы не сидеть без дела. Иногда – правда, в моем возрасте это случается реже – ты начинаешь с того, что в голове держишь кадр, который считаешь гениальным, но не знаешь, куда приспособить. И из этого кадра возникает целое кино.
Или все начинается из приземленных соображений – бывает, нет денег. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Думаешь, как бы заработать: «Давай что-нибудь сделаем. Ну, чего-нибудь». А дальше влезаешь в это «чего-нибудь», и оказывается, что это все может быть очень интересно. Должен сказать, что сам процесс написания – это великолепная терапия. Если только тебе не надо к сроку срочно сдавать по четыре серии, как сегодня ребята работают.
Елена Киселева – мой соавтор, мой друг – является как бы аккумулятором, собирателем разного рода идей. Мы с ней что-то обговариваем, и дальше она пишет – именно ей принадлежит роль, так сказать, запечатлеть сценарий. Я стал менее щепетилен в литературном смысле. Когда я писал с Тарковским, мне хотелось, чтобы сценарий был литературой. Сейчас для меня это набросанная партитура, из которой потом можно вытащить нужное.
Порой то, что казалось нужным, вдруг оказывается ненужным. И, наоборот, что казалось важным, становится совсем неважным. Когда мы начинали, я не думал, что фильм будет называться «Хроники русской революции». Я называл его поначалу «Герои и выродки» – меня интересовало, кто герой в этой истории, а кто, собственно, выродок.
– В итоге сейчас, когда сериал закончен, вы решили для себя, кто же все-таки герой, а кто выродок?
– При всем соблазне объяснить я удержусь. Я удержусь, потому что мне интересно дать зрителю материал для размышления – сначала эмоционального, а в последующем осознанного. Размышления о том, кто же все-таки, грубо говоря, плохой, а кто хороший. Было бы с моей стороны глупо все сейчас взять и рассказать. Ни фига. Вы должны сами решить. Художнику, на мой взгляд, надо любить всех своих героев. И постараться понять – даже злодеев. Не так легко расшифровать мотивировки человека, но, когда мы понимаем мотивировки, это во многом оправдывает в нашем сознании его поступки. В то же время в определенном смысле мой фильм – это политическое заявление. Ибо я не скрываю своих симпатий в том смысле, что какие-то исторические фигуры мне нравятся, а какие-то... Не то чтобы не нравятся. Я к ним равнодушен.
«Консервативная часть общества может быть очень героична»
– Помимо исторических фигур в вашем фильме действуют персонажи без конкретного прототипа. Можете пояснить механику их отношений? По первым четырем сериям сложно судить однозначно, но моя предварительная версия, что эти герои – своего рода воплощение движущих сил той эпохи. Ариадна Славина (Юлия Высоцкая) – это и есть сама Революция, ее эмоциональное измерение. «Революционер-практик» Лютер (Александр Мизев) – имморальная изнанка Революции. Пианист Леша Тихомиров (Никита Каратаев) – «бесхребетная интеллигенция», безоглядно в Революцию влюбившаяся. Наконец, офицер охранки Михаил Прохоров (Юра Борисов) – искренний государственник, который пытается залатать пробоины тонущего «Титаника» империи. Эти формулировки близки вашему замыслу?
– Интересно, как вам удалось все вот так классифицировать и разложить по полочкам. Я бы так не смог. Есть два варианта, как писать сценарий: можно садиться писать, когда ты все уже придумал и знаешь, а можно начать, когда остается еще много неизвестного для тебя самого. Вот это был наш случай, когда мы только начали наше путешествие с моим соавтором Леной Киселевой. Мы сказали друг другу: «По ходу дела разберемся. Главное – ввязаться в бой». А когда пробка выбита – можно уже пить вино.
Я очень любопытен по отношению к истории и культуре, которые были до эпохи позднего модернизма. И мне трудно сейчас назвать хотя бы одно художественное произведение, которое бы в себя вобрало сразу два первых десятилетия XX в. Да, есть «Хождение по мукам», «Красное колесо», еще какие-то – великие и не очень – книги, посвященные определенным отрезкам. Но не всем 20 годам русской революции.
Меня возбуждало и вдохновляло желание как-то материализовать мои представления об удивительно ярких персонажах той эпохи. Будь то Александр Ротенберг – революционер, марксист, террорист, который потом уехал в Палестину воевать за государство иудейское. Или баронесса Мария Будберг. Интереснейшая женщина, авантюристка, которая вообще-то не родилась баронессой – а стала таковой, выйдя замуж за барона Будберга. О ней писательница Нина Берберова написала прекрасную книгу «Железная женщина»...
Вообще, я думаю: может быть, сделать такой сериал – «Женщины Серебряного века»? Это же феноменальная эпоха – невероятный конгломерат юношеской дерзости, таланта, богатства, нищеты, мазохизма. Россия с опозданием на 300 лет пришла к шекспировским страстям. Европа пришла раньше – потому что снега мало и тесно. Когда снег, люди сидят дома. А когда люди сидят дома, то общественная мысль развивается гораздо медленнее. В Европе все бурлит. Откроешь окно, крикнешь «революция» – и сразу же прибежит тысяча людей. А в России откроешь окно – прибегут, быть может, два волка.
– Ротенберг – это, насколько я понимаю, в какой-то степени прототип Лютера, баронесса Будберг – Ариадны. А у героя Юры Борисова были конкретные прототипы?
– Это собирательный образ русского характера. Как русский человек, он ищет правду, но как бы «консервативную» правду. Консервативная часть общества может быть очень героична. В любой истории есть «негатив», «позитив» и «балласт». Балласта – большинство, а героев – единицы. Это и те, кто пытается что-то сменить, и те, кто пытается их сдержать и сохранить. Всегда есть эти две силы в диалектике – везде, но российская ментальность, которая и творит русскую историю, вносит свои коррективы. Русский человек очень темпераментный, и очень часто в нашей политической культуре трудно сказать в моменте, ставим ли мы с ног на голову или, наоборот, с головы на ноги.
– В четвертой серии вы фактически прямо проговариваете, что Столыпин стал жертвой внутриэлитных разборок и у его покушения может быть западный след. Это же не консенсус историков, а ваша гипотеза?
– Знаете, внутренние приязни и неприязни все равно прут, как бы ты ни старался быть объективным. Меня злят и восхищают англичане. Империалисты, эксплуататоры, колонизаторы, расисты – страшные сволочи. Но они поражают меня своей находчивостью, умом, мощью. Мы другие – русских не было таких. Русская колонизация Сибири – это крестьяне, которые захватили других крестьян и женились на их дочках. Англичанин не женился на дочке туземца – он бил их плетьми. И в этом смысле мы не колонизаторы. Достаточно взять Толстого – «Хаджи-Мурат» или «Казаки» – можно увидеть, как русский человек легко интегрировался с чеченцами или с осетинами. Воровали девок, женились – шла ассимиляция, а не колонизация. Звери были, особенно среди крепостников, но не расисты.
«Если рынок требует цвета, значит, мы включим цвет»
– Алишер Усманов идет первым в списке продюсеров. Он главный инвестор проекта?
– Не инвестор, а меценат. Без его финансовой помощи мы не смогли бы себе позволить такой размах. Гносеология этого произведения заключалась в том, что мне нужно было найти именно мецената, не инвестора – человека, который дает финансы не для того, чтобы получить их обратно с прибылью, а потому, что он художественно одарен, без сомнения, очень образован и в то же время любознателен и любопытен. Алишер Бурханович является как раз удивительной фигурой любопытствующего, почти детского энтузиазма – когда верит в то, что вещи, которые я делаю, будут иметь смысл. Вообще, без Алишера Усманова мне трудно представить себе, как я мог бы сделать такие фильмы, как «Рай», «Грех» или «Белые ночи почтальона».
– У вас не было соблазна снять сериал в черно-белом цвете? О начале века мы судим по фотографиям, по хронике – это все в ч/б.
– Честно говоря, я все время мечтал о черно-белом фильме. Но рынок требует цвета, и тут ничего нельзя поделать. У меня есть черно-белый вариант сериала, который я храню под кроватью. Иногда вытаскиваю, смотрю и обливаюсь слезами – это очень красиво. Но ничего нельзя поделать. Если рынок требует цвета, значит, мы включим цвет. Сегодняшний зритель обладает невероятным могуществом – он владеет изображением. Может в любой момент выключить телевизор и идти пить чай. А в кино ты не выключишь, не поставишь на stop. В этом смысле телевидение обязывает автора пританцовывать. Я сейчас говорю это как человек, который считает цинизм вполне здоровым качеством.
– А вы не обсуждали с коллегами: может быть, выложить после премьеры на стриминге и черно-белую версию? Чтобы зритель сам мог выбрать, в какой версии смотреть.
– Это хорошая идея, но мне сейчас надо понять, насколько вообще нам удалось создать нечто, что повлечет зрителя к экрану. Это же не детектив, а сложное, полифоническое, подробное исследование закоулков истории. Вместе с закоулками души человеческой. Это, собственно, одна из вещей, о которых я подсознательно заботился, – сохранить сложность личности. Я старался не судить предвзято, ценить человеческую личность, кто бы это ни был – Николай II, Владимир Ильич Ленин или Иосиф Виссарионович Сталин, – без желания дать некую в кавычках объективную оценку.
Оставить комментарий