Смирнов Алексей Глебович (фон Раух) (1937—2009) — советский художник, иконописец, теоретик искусства, поэт и публицист поколения нонконформистов-шестидесятников, основоположник магического символизма.
Полвека спустя опубликован сенсационный роман о советском подпольном бизнесе.
Если бы этот роман в 1976 году попал в руки сурового советского редактора, его вполне мог бы опубликовать журнал "Юность" по соседству с детективами Аркадия Адамова. Но такого редактора не нашлось, рукопись пролежала без малого 50 лет, книга вышла в 2024 году.
Рецензенты, правда, не заметили очевидного – интрига романа Алексея Смирнова фон Рауха "Доска Дионисия" перекликается с сюжетом одной из самых успешных кинокомедий тех лет – "Невероятные приключения итальянцев в России". В фильме Эльдара Рязанова ищут спрятанные в 1917 году драгоценности, и ларец обнаруживается в зоопарке, в романе бесценные сокровища замурованы в заброшенном монастыре. Разумеется, как и должно быть в советском детективе, корысть наказана и конкурирующих между собой злоумышленников настигает карающий меч государства.
Уникальность этого романа состоит в том, что его написал убежденный антисоветчик и к тому же человек, которому подобный ларец мог принадлежать по праву – потомок дворянского рода. Хорошо, что воспоминания и публицистика Алексея Смирнова фон Рауха (1937–2009) вышли прежде романа, и я бы рекомендовал сперва познакомиться с его книгой "Полное и окончательное безобразие" и лишь затем приниматься за "Доску Дионисия". Все, что не решался сказать автор детектива в 1976 году, говорит автор бескомпромиссных статей, написанных в постсоветское время.
Смирнов гордился своим происхождением, был членом воскрешенного в 1991 году Российского дворянского собрания и во всем, в том числе и в литературе, видел отражение классовых интересов. К своей заурядно звучащей дворянской фамилии Смирнов приклеил псевдоаристократический псевдоним “фон Раух” и подчеркивал, что к “русскому простонародью” относится без почтения — “они всегда предадут, всегда сделают все по-своему, идиотически подло”. Он задавался вопросом, могла ли быть в России иная культура, кроме дворянской, и вслед за искусствоведом Николаем Врангелем приходил к выводу, что таковой не было. "Советская культура возникла из подлости, желания подлости, желания выжить, приспособляемости и из сломанных талантов. Кто половчее, кто поподлее, тот и выживал и занимал место под беспощадным красным солнцем".
Смирнов с отвращением писал о "Фадеевых, Эренбургах, Симоновых и прочих звероподобных сочинителях, руки которых часто обагрены кровью своих собратьев", "слепом красном юроде" Николае Островском и прочих "литературных насекомых, подъедавших крошки с чекистских трапез", а на советских интеллигентов своего поколения, молившихся на "жуткое рыло Маяковского с жеваной папиросой", смотрел как на орду бездарных плебеев. Сочинения Айтматова, Можаева, Белова, Абрамова, Распутина, Астафьева называл "тяжелым бредом, оформленным в многотомные эпопеи". Лимонова сравнивал с бродячим кобелем, ищущим собачью свадьбу, глумился над "бородавчатым, как жаба" Робертом Рождественским и, хотя и называл себя почвенником, презирал русофильский круг журнала "Наш современник".
С безоговорочным восхищением отзывался он только об одном литераторе – духовидце Данииле Андрееве, с которым был лично знаком. "Особенный человек, постоянно общавшийся с потусторонним миром, – его мирская оболочка была хрупким сосудом мистического сосредоточения". Почти все прочее было для него эрзац-литературой, которая "переплелась с Лубянкой и стала ее филиалом".
"Единственный живой подлинно русский писатель – Оруэлл. Этот писал о нашей жизни правду".
Увы, "Доску Дионисия" нельзя назвать неизвестным шедевром дворянской словесности. Попадаются изящные метафоры ("Машину он водил, как цирковой артист водит по арене дрессированного страуса"), встречаются и чудовищные фразы, вроде "Тяжелые неповоротливые желваки сожалений только где-то на дне реки его жизни скрежетали о самое дно памяти". Заметно влияние идеологии Южинского кружка, которой одно время увлекался Смирнов. Один из персонажей книги, словно выскочивший из рассказа Мамлеева, не уверен в реальности собственного существования и называет "неземным" хождение на службу, сидение в библиотеке, диссертацию, жену, дочь. Другому снится сон о том, что он превратился в резиновый гриб в зубах огромного коня – сюрреалистическая сцена, предвосхитившая интонацию Сорокина. Но стиль Смирнова сформировала та самая эрзац-литература, которую он презирал. Его роман мог бы запросто превратиться в сценарий телефильма из цикла "Следствие ведут знатоки".
И все же "Доска Дионисия" – уникальная книга, на которую следует обратить внимание, поскольку она открывает тайны околоцерковной жизни 70-х годов. Категорически не желавший иметь ничего общего с советской властью автор зарабатывал на жизнь реставрацией икон, и интрига романа сплетена вокруг драгоценных "досок Дионисия", за которыми гоняются прохиндеи. В 1969 году появилась книга Владимира Солоухина "Черные доски" (в романе Смирнова бандит Аспид хранит в этом томе пакет с деньгами), коллекционирование икон вошло в моду и стало доходным делом.
"Мир советских торговцев иконописью мне всегда был отвратителен. Это всё мародеры, обирающие труп старой России. Потом я заметил, что те, кто был связан с иконным бизнесом, обычно плохо кончали. Жену художника Ильи Глазунова выбросили из окна, а сыну воткнули шило в сердце, к счастью, чуть промахнулись и он остался жив. Но брошенные и обреченные на гибель иконы я собирал", – рассказывает Смирнов в мемуарах.
В романе изображен ненавистный автору мир спекулянтов, готовых ради драгоценных "черных досок" на любое преступление, вплоть до убийства. Один из таких мерзавцев "обкладывал свое немолодое дряблое белое в веснушках и родинках тело "рыжиками" – царскими червонцами – и грел их своим телом. Это была его интимнейшая домашняя забава". Если что-то и могло насторожить цензора в 1976 году, так это круговорот персонажей, игнорирующих советские законы и живущих при этом весьма недурно – от тайного хранителя замурованных сокровищ белогвардейца Ермолая до молодых спекулянтов-головорезов.
Роман населяют хорошо знакомые автору "люди, которые ремонтировали храмы, добывая у церковников иконы, меняли их на пластинки, эротические западные журналы, дубленки, итальянские кофточки и туфли, а также толпы менял-офеней, бродящих по деревням, скупающих и выпрашивающих у стариков-колхозников старые позеленевшие самовары, медные кресты, прадедовские родовые образá". Стиль жизни Смирнова тоже категорически противоречил "моральному кодексу строителя коммунизма", но он утверждает, что ничем предосудительным, реставрируя иконы, не занимался.
Комментарии (0)